Вера Фигнер - Запечатленный труд (Том 2)

Общественная роль, как сказано во второй главе, казалась мне сыгранной, до последней ноты сыгранной. Эту роль я на свободе считала минимальной и никогда не думала, что наши имена не будут забыты. Мне казалось, что мы так далеки еще от цели наших стремлений, что период, в котором мы живем, можно назвать лишь геологическим; что нас, народовольцев, можно сравнить с теми крошечными организациями, теми микроскопическими фораминиферами, которые день за днем, год за годом, умирая, опускаются на дно моря и в течение веков образуют своими скелетами могучие пласты мела. Отдельный организм не различим невооруженным глазом: маленькая хрупкая скорлупка ничтожна, и только в целом меловой пласт мощен и образует целые горы.

Вдумываясь в услышанное, я почувствовала, поверила, что еще не умерла для всего того, что лежит за пределами нашей крепостной ограды; она словно раздвинулась — и мой взор устремился вдаль, в ту даль, где я была раньше и ради которой я должна была оставаться на известной высоте.

Глава десятая

Материнское благословение

Среди вещей, которыми я дорожу, есть дешевый фарфоровый образок. Им после суда перед разлукой меня благословила мать, и я берегу его больше всего. Его не отняли: в Шлиссельбурге он был со мной; с ним не расстаюсь я и теперь.

На одной стороне его наивно нарисована фигура, преклонившая колена перед изображением богоматери, а на другой — стоит надпись: «Пресвятая богородица «нечаянный радости»».

И, благословляя, мать говорила: «Быть может, когда-нибудь и к тебе придет «нечаянная радость»».

О чем думала мать, произнося перед разлукой именно эти, а не какие-нибудь другие хорошие слова? О перемене судьбы, о радости свидания с нею? Или, быть может, благословляя, она хотела укрепить меня, внушить, что, как бы ни придавила меня жизнь, совсем безрадостного существования быть не может!

Год проходил за годом, а радость, радость свидания с ней, с матерью, не приходила. И, уходя все более и более вдаль, уж не заглядывая вперед, а оглядываясь назад, в событиях внутри тюрьмы я искала исполнения того, о чем говорила мать, благословляя, и о чем напоминал образок не переставая.

Были ли радости в Шлиссельбурге?

Да, они были; а если бы их не было, разве можно было перенести и выжить?

В первые годы, самые тяжелые для начинающего, все радости состояли в сношениях с товарищами. Тихий привет стуком в стену, стихотворение, переданное тем же способом, поздравление в день именин, несколько ласковых строк в записке, пересланной тайно в книге, — как волновало, как радовало все это!..

Но было в этих радостях что-то горькое, доводившее до слез: они будили, когда лучше было бы не будить; напоминали, когда лучше было бы не напоминать.

Проходили годы и приносили иные, беспримесные радости.

И первой такой радостью была газета — один номер газеты.

Высокий красивый офицер одно время заведовал мастерскими, в которых мы работали в старой исторической тюрьме, стуком молотка и рубанка прогоняя воспоминание о длинной галерее узников, когда-то здесь томившихся в тишине.

Однажды, когда мы работали, офицер пришел с газетой в руках и, прочитав, отложил, быть может не без умысла, в сторону, так что желающий, проходя мимо, мог незаметно взять и унести ее.

Так и случилось. Переходя из рук в руки, газета обошла всю тюрьму.

Нансен, затертый неподвижными льдами на «Фраме» по пути к Северному полюсу; Стэнли, через девственные леса пролагавший первый путь через Центральную Африку, едва ли обрадовались бы неожиданно залетевшему к ним свежему листку газеты так, как обрадовались ему мы, безнадежно запертые в стенах крепости.

В газете была хроника внутренней жизни, сухая, стерилизованная цензурой. Казалось, за время нашего отсутствия ни один кустик, ни одно новое деревцо не выросло на обширном пустыре нашей родины.

Но там же мы нашли статью о Германии, и она открывала широкий горизонт вдаль.

В связи с намерением императора Вильгельма созвать общеевропейскую конференцию по рабочему законодательству газета говорила об отмене исключительных законов против социалистов, изданных после покушения Геделя и Нобилинга[36]; говорила о том, как, вырвавшись из тисков подполья, социал-демократическое движение быстро и неудержимо разлилось в стране. С радостным волнением мы читали о митингах и конгрессах, о развитии рабочей и социалистической прессы, о быстром росте числа членов социал-демократической партии.

Пускай это была Германия, а не Россия: нам как социалистам, воспитавшимся под знаком Интернационала, интересы рабочего класса всех стран были дороги и близки.

Мы ликовали: стены тюрьмы впервые раздвинулись, раздались. На мгновение явился свет и, блеснув, принес дуновение свободы.

Второй радостью была книга.

Тюремная библиотека вначале была ничтожна. Она состояла из 160 названий, среди которых кроме книг духовно-нравственного содержания можно было найти лишь старье, относящееся к первой половине XIX столетия: «Записки английского офицера об Индии» 1846 года; «Путешествие в Константинополь» Базили; «Путешествие в Грецию» его же (в 40-х годах); «Путешествие в Монголию и Тибет» на немецком языке; «Геология Бельгии» на французском; «Кавказ: нравы, обычаи и легенды»; сочинение Тенгоборского[37] 50-х годов о производительных силах России. После 3-4-летних усиленных хлопот и домогательств в общее употребление были допущены и те немногие книги, которые кое-кто из нас привез с собой при поступлении в крепость. Но и они скоро были прочитаны. Дальнейшее поступление книг из департамента полиции шло микроскопическими дозами, пока наконец оно не прекратилось вовсе.

В 1894 году, когда отсутствие необходимого чтения особенно тяготило нас, я сделала попытку выйти из этого положения и обратилась к коменданту Гангардту с просьбой, не найдет ли он возможным ввиду крайнего недостатка книг взять для нас несколько абонементов в какой-нибудь из петербургских библиотек, с тем чтобы жандармы могли по этим абонементам брать, привозить и отвозить нам книги и учебные пособия.

Просьба была почти безнадежная: ведь исполнение устанавливало связь между нашим заколдованным местом и вольным учреждением!

И однако, Гангардт сказал:

— Хорошо! Я устрою это!

Через несколько дней мы получили каталог, а потом — целый ящик книг по нашему выбору.

Велика была радость!

Первая книга, попавшая мне в руки, была небольшая книжка г-жи Янжул об Англии[38]. Эта книга и в нормальных условиях жизни произвела бы хорошее впечатление, а для затворницы была источником живой воды, целым откровением, была тем, чем для читателя из народа, неискушенного многочтением, бывала «запрещенная» брошюра, открывавшая ему новый мир понятий.