Ингар Коллоен - Гамсун. Мечтатель и завоеватель

Его амбиции все росли, и он продолжал игру с издателями. «В конце концов, мир прекрасен», — писал он Сёренсену, пытаясь найти с ним общий язык. Он старался завоевать норвежского издателя своими откровениями о том, как датчанин Филипсен огорчил его своим советом писать для массового читателя, тогда как вся внутренняя суть Гамсуна восстает против этого, для толпы он не сможет написать ни единой строчки.

Он не собирался упрощать психологические описания. Он пообещал, что после того, как Филипсен опубликует две его книги, Гамсун будет готов публиковаться только у Сёренсена, в Норвегии[59].

За две недели до Рождества Гамсун уже писал письмо своему будущему издателю с благодарностью за полученные от него двести крон.

Наконец ему удалось посмотреть одну из пьес Стриндберга «Фрёкен Жюли». Тут же у него возникло желание сочинить современную пьесу о «душевной жизни», после того как он закончит психологический роман. Во всяком случае, у него в запасе достаточно описаний различных движений души, заверял он Эрика Скрама. «Кое-какие из них я перенес в „Голод“, но сейчас все думают, что безумные поступки, совершаемые Андреасом Тангеном, — последствия голода, но, увы, это не так! Люди вообще считают меня сумасшедшим. Но я, черт возьми! — не сумасшедший!»[60]

Филипсен, несомненно, имел доброжелательный характер, был человеком ученым, но не любящим поучать других, в разговорах больше слушал, нежели отстаивал свое мнение. Он был восхищен упорством этого норвежца, который был на двенадцать лет моложе его и так жаждал облагородить свой талант.

В рождественский сочельник Гамсун посетил дом Амалии и Эрика Скрам, и вот здесь он в беседе с ними попытался рассказать о том, что ему довелось пережить в Америке в ожидании смерти. Но рассказ получился довольно бессвязный. О многом он умолчал, в частности о своих взаимоотношениях с Друде Янсон, с которой Амалия Скрам была знакома.

Поздно вечером, когда он вернулся домой, ему стало как-то не по себе. На следующий день он ощутил во рту привкус крови. Это подействовало на него удивительным образом: его буквально накрыла волна вдохновения, и он писал непрерывно в течение нескольких часов и сочинил десять страниц текста. Потом волна отпустила его, и он увидел, что написанные им страницы «очень удачные, просто замечательные. Здесь, по моему разумению, есть отдельные слова и выражения, которые я не променял бы даже на свою жизнь», восторженно делился он своими мыслями с Эриком Скрамом[61]. Вот как он описывает свои ощущения и мысли: «Кровь подсказывает мне, что я нахожусь в духовной связи со Вселенной, со Стихией», — и кроме того, он рассказывает о своем амбивалентном отношении к эротике.

Эрик Скрам узнает о его неукротимой страсти к Друде Янсон, о том, как ему представилась возможность совершить грехопадение «в том самом доме, где я жил; эта возможность была мне буквально предоставлена. Но я не захотел ею воспользоваться». Кнут писал Скраму, что не поручился бы за себя, если бы сам умолял даму встретиться с ним, но в такой ситуации он ее отверг.

Много лет Гамсун держался вдали от женщин, и одному Сатане были ведомы его фантазии о взаимоотношениях между мужчиной и женщиной. Теперь женщины мечтали о нем, замужние и незамужние. Он умел вести с ними многообещающие беседы, он заставлял их смеяться, удивляться сказанному, а порой незаметно передавал им записки.

Многие из этих женщин обещали ему прийти на его лекцию, которая должна была состояться после новогодних праздников.

12 января 1889 года Гамсун прочел в копенгагенском Студенческом обществе еще одну лекцию об Америке. В зале появился Георг Брандес, и это добавило Гамсуну волнения.

В тех различных питейных заведениях, где бывал Гамсун, его тяга к лицедейству и розыгрышам вызывала восторг. Шумная ресторанная жизнь предполагает такого рода вещи, разного рода выходки органически присущи ей. Напротив, в культурных, благопристойных буржуазных кругах к нему относились высокомерно и настороженно. Многие пришли к выводу, что мнение этого норвежца порой весьма легковесно и пробелы в его образовании гораздо более значительны, нежели он не без кокетства признавал. Острые на язык спорщики легко выставляли эти пробелы на всеобщее обозрение. Гамсун очень боялся публичных дискуссий, которые обычно следуют после окончания лекции.

Георг Брандес не мог не заметить отсутствия академического образования у автора «Голода» и язвительно иронизировал по поводу шумихи, поднятой вокруг этого «кривоногого норвежца». При этом Брандес обратил внимание и на нечто иное в Гамсуне, что ему хотелось рассмотреть поближе. Вот почему тогда, 12 января, он столь внимательно изучал Гамсуна, стоящего на трибуне Студенческого общества. Когда аплодисменты стихли, Брандес взял слово и произнес благодарственную речь, которая, по мнению лектора, «явилась самым теплым признанием, о котором я только мог мечтать в своей жизни. Если я заслужил хотя бы половину этих похвал, тогда я могу считать себя великим человеком», — хвастался он своему другу, журналисту из Миннеаполиса[62].

В тот же день Гамсун написал благодарственное письмо самому Брандесу: «Если бы только я мог быть уверен, что я и на самом деле заслужил Вашу благожелательность и получил знак признания, я никогда в жизни не пожалею о тех тяжелых днях, которые я испытал ради этого»[63]. Георг Брандес согласился встретиться с ним.

Все шло хорошо, пока они находились в отношениях, которые связывают ученика и наставника, Гамсун знал свое место и всячески демонстрировал желание следовать советам Брандеса. Сам Брандес происходил из буржуазной еврейской семьи, и разные жизненные обстоятельства привели его к тому, что он вел жизнь свободного интеллектуала, не связанного ни с какими академическими институтами. Возможно, Гамсун и Георг Брандес ощущали между собой какую-то общность, у обоих была психология изгоев общества.

Оказалось, что работа по превращению прочитанных лекций в текст книги требует гораздо больших усилий, нежели Гамсун предполагал. Он утешал себя тем, что деньги, которые он получит за эту книгу, можно будет считать легко заработанными и что читатели будут поражены его литературным мастерством. При этом он вполне отдавал себе отчет, что на книгу могут быть и нападки.

В кратком резюме содержания он пытался создать впечатление, что книга является диссертацией. Кое-какие свидетельства подобного подхода имеются и в тексте. Когда книга «О духовной жизни современной Америки» была окончательно готова к публикации, Гамсун счел необходимым снабдить ее «предисловием»: «Писать правдиво — это вовсе не значит писать объективно или учитывая мнение обеих сторон, напротив, стремление к правдивости основано на бескорыстной субъективности»[64].