Марк Поповский - Судьба доктора Хавкина

Нет, два одессита не охладели друг к другу из-за расхождений в научных взглядах. Слишком многое соединяло их в прошлом. Старший не раз потом тепло отзывался о работах младшего, а Владимир в те же дни заявлял, что своими открытиями обязан Мечникову, который явно и сознательно поднимал общефилософские вопросы «и особенно влиял на умственный склад учеников».

Без этих мечниковских принципов, всегда полных страстного гуманизма, нельзя понять ни Владимира Хавкина с его опытами на себе и стремлением во что бы то ни стало попасть в охваченные эпидемией районы, ни самого Мечникова, глотающего холерные разводки для выяснения научной истины. Обостренное чувство долга перед народом, вот что, пожалуй, более всего характерно для «умственного склада» тех, кого воспитал одесский профессор. Ученики этой школы никогда бы не согласились с Максом Петтенкофером, когда тот доказывал, что «наука не должна спрашивать о моментальной пользе, о немедленном практическом применении…» Слишком ужасной была российская действительность с грязью, повальными болезнями и гигантской смертностью, чтобы честный медик России или владеющий средствами исцеления биолог мог предпочесть практическому делу «чистую» сугубо лабораторную науку. Эти «общефилософские вопросы» привели Владимира Хавкина в Лондон, они же заставили его торопиться с отъездом в Калькутту.

Но пока писались рекомендательные письма и обсуждались права и обязанности будущего государственного бактериолога Индии, время шло и Владимир успел завести в Лондоне несколько приятных и полезных знакомств. Первый, с кем он подружился, был английский биолог Алмрот Райт. Райт, почти ровесник Хавкина, был профессором той самой военно-медицинской школы в Нетли, где Владимиру до отъезда в Индию предстояло продемонстрировать суть опытов с противохолерной вакциной. Поклонник Мечникова, Райт с удовольствием встретился с учеником своего кумира. Осенью 1892 года их часто видели вместе. Стройный Хавкин с бледным красивым лицом юноши-француза казался маленьким рядом с Райтом, похожим на бесформенную глыбу, с огромной головой, необыкновенно крупными руками и ногами. Профессор из Нетли носил очки, над которыми круто лезли вверх густые и очень выразительные брови. Друзья шутя говорили, что с помощью бровей Райт почти может разговаривать. Характер у него был довольно тяжелый, но сотрудники любили резкого профессора за яркий талант и увлеченность наукой. С Хавкиным их сблизили общие интересы. «Врач будущего будет иммунизатором», — утверждал Райт, имея в виду успехи вакцинации и работы Мечникова по проблеме иммунитета. Мало кто смел утверждать это в девяностые годы, всего лишь через тринадцать лет после первых опытов Пастера.

Для англичанина встреча в Нетли оказалась знаменательной. Хавкин, тоже увлеченный идеей предупреждения болезней, подал Райту мысль создать прививку против брюшного тифа, наподобие той, что в опытах самого Хавкина ограждала кроликов от холеры. Райт зажегся этой мыслью и через четыре года испытал первые противотифозные прививки на человеке. Вакцина эта получила мировое признание. Четверть века спустя, когда Райту было 62 года, он изучил русский язык и в один из приездов Хавкина в Лондон мог поблагодарить своего друга на его родном языке за некогда подаренную хорошую идею.

Другой ученый, который тоже надолго стал близким товарищем Хавкина, Вильям Симпсон занимал должность главного санитарного врача Калькутты. Осенью 1892 года Симпсон находился в Лондоне в отпуске. Его пригласили в Нетли высказаться о хавкинских вакцинах, и он горячо поддержал идею прививок против холеры. Более администратор, чем ученый, Симпсон даже пообещал Хавкину полностью предоставить свою небольшую лабораторию в Калькутте для нужд противохолерной вакцинации. Так в далекой и пока еще чужой Индии для Владимира Хавкина зажегся первый огонек гостеприимства. Мог ли он думать, что всего лишь через несколько лет его имя станет известно во всех дворцах и хижинах гигантской страны, что народ благодарной Индии окрестит его «великим белым исцелителем», а его именем назовет крупнейший научный центр?.. Но прежде чем пришло признание, кандидату естественных наук из Одессы пришлось потратить немало мужества, терпения и труда. Особенно труда.

Отъезд из Лондона, назначенный на декабрь, отложили на две недели, потом на месяц, потом еще на две недели. Хавкин не понимал, в чем дело, нервничал. Наконец, дошли слухи, что задержка вызвана каким-то запросом русского посольства в Лондоне. Ничего хуже быть не могло. Неужели петербургские чиновники и на этот раз станут на его пути? Вскоре после нового 1893 года, бактериолог получил приглашение навестить посольство. За пять лет, проведенных за границей, он ни разу не обращался к представителям императорского правительства. И сейчас, естественно, ожидал неприятного разговора. Каково же было его изумление, когда первый секретарь, рассыпаясь в любезностях, тотчас проводил его в кабинет самого посла — барона де-Сталь. Состоялся разговор, который Владимиру, вероятно, показался чем-то похожим на сон. Посол ни словом не обмолвился о нарушении закона о паспортах и вообще ничего не сказал о прошлом своего собеседника. Зато многократно повторил, что русская наука гордится известным бактериологом Владимиром Аароновичем Хавкиным, и он, посол Его Императорского Величества, готов засвидетельствовать британскому правительству, что цели русского подданного Хавкина в Индии будут сугубо гуманными.

Загадочное поведение русского посла объяснялось просто. Когда в лондонских газетах появились доброжелательные статьи о Хавкине и его вакцине, барон де-Сталь начал через дипломатические каналы интересоваться судьбой «российского подданного». Его запросы смутили англичан: русско-английские отношения в этот момент были далеко не блестящими. Видимо, в Лондоне мелькнула даже мысль, не имеет ли миссия Хавкина политического характера. Де-Сталь попал в неудобное положение. К тому же корреспонденты лондонских газет весьма ядовито намекали в те дни, что русский подданный едет бороться против эпидемии холеры в Индию, тогда как его собственная страна переживает подобные же бедствия. Де-Сталь запросил распоряжений из Петербурга. После долгих колебаний Петербург принял решение «сделать хорошую мину при дурной игре». Послу приказали обласкать ученого и официально рекомендовать Хавкина английскому правительству. Так возникло еще одно, последнее по счету, рекомендательное письмо, которое открыло, наконец, уставшему от ожидания бактериологу дорогу в Индию.

Холера показала Хавкину свое лицо раньше, чем он вступил на индийскую землю.