Юлия Андреева - Любящий Вас Сергей Есенин

Глава 16. Когда поют финансы

– Дура моя – Ягодка! Ты тоже сволочь из сволочей. Как тебе не стыдно, собаке, залезть под юбку и забыть самого лучшего твоего друга, – пишет Есенин Мариенгофу

В первой же строчке намек: Мариенгоф ругал его – Есенина – за то, что тот якобы предпочел святому искусству женитьбу на Райх, позже на Дункан. А вот теперь сам Мариенгоф проштрафился. Так влюбился, что даже другу на письма ответить не можешь.

…Мартын – это одно, а я другое. Дюжину писем я изволил отправить вашей сволочности, и ваша сволочность ни гу-гу. Итак, начинаю. Знаете ли вы, милостивый государь, Европу? Нет! Вы не знаете Европы. Боже мой, какое впечатление, как бьется сердце… О нет, вы не знаете Европы!

Во-первых, Боже мой, такая гадость однообразия, такая духовная нищета, что блевать хочется. Сердце бьется, бьется самой отчаяннейшей ненавистью, так и чешется, но, к горю моему, один такой ненавистный мне в этом случае, но прекрасный поэт Эрдман сказал, что почесать его нечем.

Почему нечем, РАЗЗ-эт-твою, я готов просунуть для этой цели в горло сапожную щетку, но рот мой мал, и горло мое узко. Да, прав он, этот проклятый Эрдман, передай ему за это тысячу поцелуев и скажи, что у такого юноши, как я, недавно оторвался маятник от циферблата живота[87]. Часовой механизм попортился.

Да, мой друг рыжий, да! Я писал Сашке[88], писал Златому[89], и вы «ни тебе, ни матери». Теперь я понял, понял все я. Ах, уж не мальчик я давно. Среди исканий Безпокоя любить поэту не дано.

Это сказал В. Ш., по-английски он зовется В. Шекспиром. О, я узнал теперь, что вы за канальи, и в следующий раз вам как в месть напишу обязательно по-английски, чтоб вы ничего не поняли.

Да, напишу обязательно will hawe happy impression[90] просьбу простить меня.

– Уезжая в 1922 году за границу, Есенин просил Мариенгофа позаботиться о сестре Кате: выдавать ей деньги – пай Есенина в кафе поэтов и в книжной лавке на Никитской, – рассказывает Августа Миклашевская. – Мариенгоф не выполнил обещания. Когда Есенин узнал об этом, они поссорились. И все-таки, когда Мариенгоф с Никритиной[91] были за границей и долго не возвращались, Есенин пришел ко мне и попросил: «Пошлите этим дуракам деньги, а то им не на что вернуться. Деньги я дам, только чтобы они не знали, что это мои деньги».

Есенин, открытая, распахнутая душа, всем желает помочь, обо всех несчастных позаботиться, неудивительно, что Айседоре с таким попутчиком приходится задумываться о продаже недвижимости. Вот как пишет об этом сам Есенин в письме к И. Шнейдеру:

Милый Илья Ильич! Привет вам и целование.

Простите, что так долго не писал вам, берлинская атмосфера меня издергала вконец. Сейчас от расшатанности нервов еле волочу ногу. Лечусь в Висбадене. Пить перестал и начинаю работать.

Если бы Изадора не была сумасбродной и дала мне возможность где-нибудь присесть, я очень много бы заработал и денег. Пока получил только сто тысяч с лишним марок, между тем в перспективе около 400. У Изадоры дела ужасны. В Берлине адвокат дом ее продал и заплатил ей всего 90 тысяч марок. Такая же история может получиться и в Париже. Имущество ее, библиотека и мебель расхищены, на деньги в банке наложен арест.

Сейчас туда она отправила спешно одного ей близкого человека. Знаменитый Поль Бонкур[92] не только в чем-нибудь помог ей, но даже отказался дать подпись для визы в Париж. Таковы ее дела… Она же как ни в чем не бывало скачет на автомобиле, то в Любек, то в Лейпциг, то во Франкфурт, то в Веймар. Я следую с молчаливой покорностью, потому что при каждом моем несогласии – истерика.

Письмо датируется 21 июня 1922 года, когда Есенин и Дункан останавливались в Висбадене.

«Дела ужасны», тем не менее Есенин накупает себе такое количество костюмов, что они просто не помещаются в гостиничный шкаф. Пройдет мода, и куда их? В деревню отцу посылать? Понимая это, Дункан даже не пытается остановить супруга.

Он такой ребенок, и он никогда ничего не имел в жизни. Я не могу упрекать его за это.

Она не ругает Сергея, когда того доставляют домой мертвецки пьяного, так что швейцар или дежурный по этажу вынуждены нести постояльца на руках. Он же русский, а все русские пьют. Впрочем, с Айседорой тоже время от времени случаются подобные казусы. За все дополнительные услуги Дункан платит по самой высокой цене. Так что складывается впечатление, что бар при гостинице работает исключительно на странных русских миллионеров.

– Айседора и Есенин занимали две большие комнаты в отеле «Адлен» на Унтер ден Линден. Они жили широко, располагая, по-видимому, как раз тем количеством денег, какое дает возможность пренебрежительного к ним отношения, – продолжает Крандиевская-Толстая. – Дункан только что заложила свой дом в окрестностях Лондона и вела переговоры о продаже дома в Париже. Путешествие по Европе в пятиместном «бьюике», задуманное еще в Москве, совместно с Есениным требовало денег, тем более что Айседору сопровождал секретарь-француз, а за Есениным увязался поэт Кусиков. Автомобиль был единственным способом передвижения, который признавала Дункан. Железнодорожный вагон вызывал в ней брезгливое содрогание; говорят, что она никогда не ездила в поездах.

Это неправда, Айседора постоянно путешествовала по железной дороге, провожая на очередное турне прекрасную танцовщицу, ее тогдашний любовник, Парис Зингер, буквально заваливал ее роскошное купе цветами.

Когда тот же Зингер обучил ее водить машину, Айседора полюбила путешествовать, сидя за рулем. Потеряв детей, она несколько месяцев колесила из города в город, не в силах остановиться. Впрочем, об известных людях часто придумывают неправдоподобные истории.

Берлин, Унтер-ден-Линден, 1920-е гг.

Айседора вообще была женщина со странностями. Несомненно умная, по-особенному, своеобразно, с претенциозным уклоном удивить, ошарашить собеседника. Эту черту словесного озорства я наблюдала позднее у другого ее соотечественника, блестящего Бернарда Шоу[93].

Айседора, например, утверждала: «Большинство общественных бедствий оттого, что люди не умеют двигаться. Они делают много лишних и неверных движений».

Это часть философии Дункан, она часто выступала с публичными лекциями, преподавала в своей школе. К слову, желая говорить с ней на одном языке, Есенин сбрасывал туфли и плясал, пока уставший не падал на пол.