Ашот Хачатурян - М.Л. Налбандян

Далее Налбандян, критикуя философские системы прошлого, отнюдь не утверждал, что не может быть особой философской науки, основные положения которой имели бы всеобщее значение, — он утверждает лишь, что не может быть философа, учение которого могло бы претендовать на такое значение, а это не одно и то же. Но и при оценке творчества отдельных философов Налбандян отнюдь не впадает в релятивизм и не выказывает негативного отношения к философскому наследию. Он признает, что в учениях Декарта, Локка, Гегеля содержатся истины, имеющие всеобщее значение.

В отличие от позитивистов Налбандян, подвергая критике философское учение Гегеля, постоянно подчеркивает, что кроме идеалистической, порочной системы, которую следует отбросить, в нем имеется и нечто положительное, что ценнее всей его системы, и это положительное содержание следует принять и сохранить. В отрицании гегелевской философии Налбандян ближе к Чернышевскому, чем к Фейербаху. При этом в оценке Гегеля он не только следует за Чернышевским, но и дает глубокий самостоятельный анализ некоторых положений гегелевской философии. Усвоив ряд важных положений диалектики Гегеля, Налбандян материалистически переосмыслил их и применял при анализе социально-экономических вопросов.

Высокую оценку Налбандян дает принципу методологического сомнения Декарта, хотя он и отвергает картезианский дуализм. Приводя мысль Декарта о том, что лучший путь к истине заключается в том, чтобы отвергнуть все до сих пор усвоенное исследователем, он замечает: «Это очень глубокая, почти бессмертная мысль, ибо, если то, что было отвергнуто, было абсолютной истиной, исследователь в своем исследовании сам обнаружит эту истину и невозможно, чтобы не обнаружил…» (там же, 459).

В философских учениях, считает Налбандян, необходимо отделять объективное от субъективного. «…Если дважды два — четыре как для Ж. Ж. Руссо, так и для нас, в этом случае мы еще не становимся последователями Ж. Ж. Руссо, а лишь последователями истины; истина же не является собственностью одного человека…» (там же, 364). Истину, объективное надо взять, развить, а субъективное отбросить. Отрицание заслуг философов прошлого Налбандян считает не только антинаучным, но и безнравственным. Он полагает, что, хотя отрицание в развитии науки и философии неизбежно, оно должно быть диалектическим, т. е. включать в себя то положительное, что угадано, схвачено в этих системах. Налбандян требует исторического подхода к развитию философии. Надо изучать философские системы прошлого, чтобы усвоить содержащиеся в них «относительно абсолютные» истины, включить их в сумму человеческих знаний, а также для того, чтобы провести параллель между достижениями современной науки и знаниями, достигнутыми в прошлом, выявить и исследовать, как постепенно расширяется круг человеческих знаний. «Отдельные их (философских систем прошлого. — А. X.) положения, которые близки к идее аболютной истины, достойны того, чтобы человек освоил и выяснил их для себя, — они оттачивают и пробуждают его познавательные способности. В них есть положения, которые, являясь отражением самой природы, обладают во много раз большей прочностью и основательностью, нежели все эти… системы…» (там же, 461–462).

Таким образом, при оценке философских концепций прошлого Налбандян исходит из прогрессивного характера развития мировой философской мысли, ее движения от явления к сущности, преемственности в ее развитии; изучение истории философии он рассматривает как важнейшее средство развития теоретического мышления. Такой подход к философскому наследию глубоко научен и диалектичен.

Материалистическое решение вопроса об отношении духа к материи, мышления к бытию Налбандян связывал с проблемой происхождения жизни. Еще в 50-е годы он считал, что естественное возникновение жизни — хотя и трудная, но разрешимая загадка. Судя по письмам из Петропавловской крепости, Налбандян отвергал как витализм, так и механицизм, игнорирующие качественное различие между неорганическим и органическим миром. Он считал, что вопрос о происхождении жизни могут научно решить только химия, биология, физиология. Отметив недостаточность данных современного ему естествознания для решения этого коренного мировоззренческого вопроса, он оптимистически оценивал перспективы науки. Науки стоят «на рубеже, на пороге, где уже кончается положительно граница различных ложных умствований и начинается новый истинный мир» (там же, 654). В науке, пишет Налбандян, важен даже малый шаг, особенно важно взять правильное направление. В своих работах он ссылается на знаменитых химиков Я. Берцелиуса (1779–1848), Ю. Либиха (1803–1873) и других ученых, сыгравших важную роль в преодолении идеалистического противопоставления органического и неорганического миров. Именно они нанесли сокрушительный удар витализму. Берцелиус и Либих исходили из того, что химический закон кратных отношений атомов, имеющий место в неорганической природе, применим и к органическому миру. Однако они не поняли диалектического характера перехода от неорганического вещества к органическому и толковали свои открытия в духе старого механистического материализма, игнорируя качественную сторону изменений в строении атома. Налбандян критикует этот недостаток учения знаменитых химиков. Указывая на то, что все качественные различия в природе они сводят к различиям в расположении атомов, он иронически относится к их представлению о том, что от различных расположений атомов зависит различие видов материи одного и того же химического состава, как, например, горного масла и янтаря (см. там же). Известно, что Чернышевский в работе «Антропологический принцип в философии» также ссылался на данные химии для обоснования материализма. Он полагал, что материя, обладающая способностью мыслить, отличается от материи не мыслящей лишь тем, что она представляет собой более сложную организацию того же физического вещества. Налбандяна такие представления не удовлетворяют. Он обнаруживает в этом вопросе более глубокий подход. По его мнению, невозможно только количественными и структурными изменениями объяснить возникновение жизни. Жизнь, считает он, характеризуется возникновением новых закономерностей, которые и должны быть открыты наукой.

В борьбе с идеализмом Налбандян придает важное значение эмбриологии. «Эмбриология, — пишет он, — это… великая наука, правда, она еще молода, но какая будущность ожидает ее — это словами почти выразить нельзя. У благочестивых идеалистов волосы дыбом поднимутся, а в Испании, пожалуй, снова запылают костры инквизиции» (3, 4, 210). Научное значение эмбриологии Налбандян видит в том, что она подтверждает эволюционную теорию. Таким образом, он мобилизует против идеализма важнейшие достижения химии, биологии, эмбриологии. Однако в обосновании материализма он не ограничивается лишь данными естественных наук. Как и Герцен, он полагает, что естественные науки могут объяснить только происхождение сознания. Что же касается его содержания и законов его развития, то они имеют социальную природу. Исследовать их — задача философии.