Николай Павленко - Царевич Алексей

После рождения дочери в жизни кронпринцессы наступил новый этап. Внешне все казалось вполне благополучным: из писем принцессы матери почти исчезли жалобы на грубость придворных и недовольство поведением супруга. Но это было кажущееся успокоение, объясняемое прежде всего состоянием Шарлотты, чувством обреченности, утратой веры в возможность перемен к лучшему. В действительности же два последних года жизни кронпринцессы были столь же напряженными, как и все предшествующее время, проведенное ею в России. Разве могла себя чувствовать кронпринцесса успокоенной, когда более чем за полгода пребывания супруга в Карлсбаде она не получила от него ни одного письма? Более того, Шарлотта даже не знала адреса супруга, и все ее письма за ненахождением адресата возвращались ей в Петербург.

Молчание царевича объяснимо, если учесть его показание во время следствия, что уже в 1713 году он вынашивал мысль о бегстве из России: он страстно мечтал освободиться как от нареканий сурового отца, так и от упреков супруги. Но от побега Алексея Петровича удерживала неизвестность: он не знал, куда бежать, где его могли принять с распростертыми объятиями.

Царевич возвратился в Петербург в конце декабря 1714 года. На короткое время он успокоил супругу, проявив внимание к ней и дочери. Вскоре кронпринцесса опять забеременела. Однако она очень огорчилась, узнав, что у мужа появилась любовница.

Иметь фаворитку или фаворита для государя или государыни не считалось чем-то зазорным. Возможно, если бы фавориткой царевича стала какая-нибудь красавица из аристократического дома, переживания Шарлотты были бы не столь острыми. Но в том-то и дело, что избранницей царевича оказалась крепостная девка Евфросинья Федорова, принадлежавшая его учителю Вяземскому. Алексей Петрович зачислил ее в штат своего двора и жил с нею почти открыто. В письмах к матери Шарлотта старалась избегать жалоб на супруга, но не удержалась от того, чтобы не сообщить ей: «…с тех пор как он вернулся (из Карлсбада. — Н. П.), он проводит дома только часть ночи, да и в эти часы он не бывает в памяти от сильных попоек».

В последние месяцы жизни Шарлотты в ее письмах к матери появился новый сюжет: за время пребывания в России принцесса успела приглядеться к нравам и обычаям русского двора, к вельможам, вместе с царем правившим страной, отчасти к народу. Она не любила страну, в которой ей довелось жить. «Они лицемерны и вероломны», — писала она матери о русских. Кронпринцессу, например, крайне удивляло поведение не только простых людей, но и вельмож во время Святок, Рождества и Крещения, «когда все удовольствие заключается в еде и питье». В письмах встречаются отзывы и о некоторых вельможах, правда, отзывы эти не отличаются глубиной. Главным критерием оценки было отношение вельмож к самой принцессе. Канцлера Г. И. Головкина Шарлотта считала единственным, кроме царя, человеком, расположенным к ней. Что касается Меншикова, «то лучше об нем думать, чем говорить», но теперь есть другой, хуже, чем он, — Шафиров. «Старик Левенвольд сделался моим главным гонителем — это самый бесчестный человек в мире».

Единственным человеком, благосклонно относившимся к ней, она считала царя. Но постоянно озабоченный делами государственного масштаба и часто находившийся за пределами столицы, Петр не мог уделить ей должного внимания.

Значительно сложнее были отношения с царицей, в особенности после того, как обе вновь одновременно забеременели. Екатерину Алексеевну одолевала ревность — она опасалась, что у нее может родиться дочь, а у кронпринцессы сын; тогда наследником трона окажется потомок царевича. «С царицей я не видаюсь, — писала кронпринцесса матери, — ибо всякий раз, когда я ее предупреждала о моем посещении, она мне отказывает».

Отзывы о племянницах Петра Великого тоже не отличались благожелательностью. Анна Иоанновна, герцогиня Курляндская, «чрезвычайно некрасива», старшая сестра, герцогиня Мекленбургская Екатерина, «хотя и некрасива, но гораздо умнее, она очень любезна, вкрадчива и любит много говорить; она черная, как цыганка, и вся в морщинах, как будто ей 50 лет, но при этом у нее красивые глаза и довольно хорошее сложение, а приятное обращение ее скрадывает ее недостатки. Младшая молчаливее герцогини, у нее очень хорошенькая талия и хотя одно плечо выше другого, но она скрывает это довольно искусно; выражение же лица очень глуповато. Все просили меня брать их попеременно с собою на мой остров».

Несложившаяся семейная жизнь кронпринцессы пагубно отразилась на ее здоровье, и без того слабом. После первых родов ее мучили ревматические боли. Вторая беременность еще более расшатала здоровье. За десять недель до родов она упала на лестнице и сильно ушибла левый бок. С тех пор, по ее словам, ее «как будто кололи булавками по всему телу». Матери она писала: «Я постоянно страдаю, ибо я так больна, что принуждена почти всегда лежать на спине; ходить я не могу, и если мне нужно сделать два шага, то приходится меня поддерживать с обеих сторон; а если я просижу хотя одну минуту, я не знаю, куда деться».

12 октября 1715 года кронпринцесса родила сына, будущего императора России Петра II. В первые дни самочувствие ее было как будто удовлетворительным, она встала с постели и приказала вынести себя в креслах в другую комнату, где стала принимать поздравления. Не слушая докторов, она даже принялась кормить сына грудью. Затем, однако, наступило резкое ухудшение. Началась лихорадка. Узнав об этом, царь, будучи сам больным, прислал Меншикова с четырьмя лейб-медиками. Консилиум признал больную безнадежной.

Накануне кончины кронпринцесса отправила письмо к царю. Письмо было озаглавлено: «Всеподданнейшая и последняя просьба моя к его царскому величеству, подписанная мною перед самой смертью».

Этот документ можно назвать завещанием кронпринцессы. В нем она просила царя отправить ее двор на родину за счет казны, изложила распоряжения по хозяйственной части, но, главное, обратилась к царю с просьбой позаботиться о ее детях.

И ни единого слова о царевиче — будто дети остались сиротами! Красноречивое свидетельство об отношении Шарлотты к мужу, о ее представлениях о нем как об отце.

Получив письмо кронпринцессы, Петр, все еще болевший, велел отнести себя в кресле для прощания с умирающей. Невестка была тронута этим. Она умирала с надеждой, что ее дети не останутся без надзора.

Царевич до последней минуты находился рядом с супругой. По свидетельству Плейера, он трижды падал в обморок от горя и был безутешен.

Кронпринцесса скончалась 22 октября на двадцать первом году жизни. Современники-иностранцы виновником ее преждевременной смерти считали царевича, создавшего для супруги невыносимые условия жизни. Он проявлял холодность, пренебрежение к ней, в семье царила атмосфера враждебности. Брауншвейг-люнебургский резидент Вебер писал в своих мемуарах: «Я постоянно замечал, что царевич в обществе никогда не говорил ни слова со своей женой и тщательно избегал ее». Он же сообщал: «Дом свой царевич запустил до того, что супруга его в своем спальном покое не была защищена от сырости, и когда царь, бывало, строго выговаривал ему за это, то цесаревна должна была выслушивать всевозможные угрозы от своего супруга: он попрекал ее тем, что она клевещет или ябедничает на него царю, а между тем эта разумная принцесса переносила свое несчастное положение с великою твердостью… Потребовалось бы несколько дестей бумаги, если бы я захотел войти в подробности злополучия царевны».