Валентин Катаев - Почти дневник (Статьи, очерки)

Она встрепенулась.

- Дела с хлебосдачей обстоят так. Нужно укрепить массовую работу, нажать на бригады, добиться перелома в настроениях, сколотить крепкий актив, выявить лодырей, симулянтов и рвачей, ударить по классовому врагу, усилить партийную бдительность и обеспечить своевременный обмолот и сдачу хлеба государству.

Она высыпала это одним духом, с одушевлением стуча кулаком по столу.

- Стой, стой, стой! Помолчи. Что ты мне бубнишь - надо, надо, надо? Я тебя не спрашиваю, что тебе надо, а я спрашиваю, как у тебя обстоят дела с хлебосдачей. Конкретно: в чем выражается работа ячейки? И твоя в частности, как секретаря? Ну?

Она опять встрепенулась:

- Сейчас я тебе скажу, в чем. Во-первых, мы должны добиться перелома, ударить по гнилым настроениям, сколотить актив...

Розанов смотрел на нее в упор с ледяной иронией. Она смешалась, замолкла.

- Ну, ну, продолжай... Я тебя слушаю. Чего же ты замолчала? Говори, говори... Болтай дальше.

- Товарищ Розанов! - умоляюще воскликнула она и взялась руками за волосы, судорожно их поправила. - Я не знаю, что вы от меня требуете?

- Я от тебя требую, чтобы ты мне коротко и ясно рассказала, что конкретно сделала ячейка для проведения уборочной кампании и сдачи хлеба государству.

- Конкретно?

- Да, конкретно.

- Конкретно мы сделали вот что...

Она положила голову на стол и стала тереться об него большим носом. Вдруг она сорвалась с места и бросилась к двери.

- Куда?

- Сейчас я принесу план.

Она опять пропадала минут пятнадцать. Розанов шагал по комнате, разглядывая маленькие печатные лозунги, аккуратно расклеенные по стенам.

Она вернулась с планом и положила его на стол. Розанов искоса на него взглянул и сказал:

- Это не план.

- Нет, план.

- Нет, не план.

- А что же это?

- Это контрольные цифры. Не больше. То, что мы вам дали, то вы сюда вписали и думаете, что это план.

- Я не понимаю, товарищ Розанов, что ты от меня хочешь?

В ее голосе звучали слезы.

- Я хочу, чтобы у вас был план. По бригадам. По дням. Конкретно: когда и что надо сделать, когда и сколько скосить, обмолотить и сдать. Понятно?

- Понятно, - быстро, с готовностью сказала она. - Когда и сколько скосить, обмолотить и сдать по бригадам... Да?

- Да.

- Так это пара пустяков. Это я тебе в полчаса сделаю.

- Во сколько?

- В полчаса.

- Делай, - сказал Розанов спокойно и выложил на стол плоские карманные часы Первого Московского часового завода. - Сейчас четверть четвертого!

Она с отчаянием посмотрела на часы, но потом гордо сжала губы, деловито засуетилась, побежала за бумагой и села писать, бормоча под нос, сосредоточенно разглядывая балки потолка, за которые были воткнуты пучки колосьев, и растирая переносицу тыльной стороной карандаша. Перечеркивая и путая, она написала полколонки. Сорвалась с места, выбежала из комнаты и прибежала со счетоводом - небольшим, вежливым, сухим немцем с папкой под мышкой.

Немец раскланялся и сел помогать.

Розанов поглядывал то на часы, то в написанное.

- Одним словом, у вас ни черта не получается, - вдруг сказал он на пятнадцатой минуте. - Давайте сюда, давайте! Смотрите...

Он вырвал из-под ее карандаша бумагу. Карандаш провел твердую кривую линию.

- Вот смотрите сюда. Товарищ Катаев, дай-ка мне сюда твою самопишущую ручку.

Справляясь со своей записной книжкой, он четко написал план уборочной по бригадам.

- Вот получай. Для точнейшего руководства. Кто у тебя бригадир в первой бригаде?

- Бригадир? В первой бригаде у нас этот... такой высокий... я его знаю, только забыла фамилию...

- Забыла фамилию... - Розанов в сердцах плюнул. - Она забыла фамилию бригадира первой бригады! Сколько времени ты здесь секретарем? Пятый месяц? Хороший секретарь! Замечательный!

- Товарищ Розанов! - закричала она. - Честное слово, я не могу работать! Я писала в райком - они не хотят снимать. Ей-богу, я совершенно не в состоянии что-нибудь делать. Я здесь пропадаю. Я работница районного масштаба...

Розанов большими шагами пошел к автомобилю, где Хоменко жевал хлеб и шофер спал, примостившись на двух передних скамеечках.

Она бежала за нами.

- Поехали! - решительно сказал Розанов.

Громадные вязы шумели вдоль прямой улицы скучного немецкого села. Возле правления обедали несколько человек - ели кашу. Но стол был покрыт серой скатертью и серая соль насыпана в вазочки грубого, деревенского стекла.

Она говорила:

- Товарищ Розанов, вы не беспокойтесь, я это все сделаю. Можете не сомневаться. Все будет в точности сделано.

- Ну, - сказал Розанов и вдруг обаятельно улыбнулся, - у вас тут, кажется, где-то вишни растут? Не угостишь ли нас... фунтика два?

- Вишни?.. Да, да! Сейчас.

Она еще пуще засуетилась и послала мальчишку в сад нарвать нам вишен.

- Сейчас вишни будут... сейчас, сейчас...

- Только поскорее, а то нам некогда.

Шофер завел машину.

Возле автомобиля остановилась старуха с клюкой и красным, вытекшим глазом. Она стала что-то злобно кричать по-немецки. Язык немцев-колонистов трудно понять. Мы попросили секретаря перевести. Она нам перевела. Старуха жаловалась, что два старика, с которыми она живет, съедают ее обед, и требовала, чтобы этих стариков строго наказали. Ей было лет восемьдесят пять. Ее седые волосы развевались. Она стучала на нас палкой и грозила кому-то вдоль улицы, вероятно, тем вредным старикам.

- Сумасшедшая старуха, - сказала секретарь.

- Где же твои знаменитые вишни? - нетерпеливо сказал Розанов.

- Сейчас, сейчас будут!

- Нам некогда. Пошел!

Шофер двинул автомобиль. Мы поехали.

Она несколько шагов бежала за нами.

- Сейчас будут вишни! - кричала она.

- А ну тебя с твоими вишнями! - сказал Розанов, и мы выехали из села.

Присматриваюсь к Розанову. Иногда он сидит в белой косоворотке за столом, думает. У него сияют небольшие голубенькие глазки. Большой круглый череп. Ему тридцать два года, но он широко лысеет.

Тогда мне кажется, что вот-вот его рубаха пропотеет на спине, шея станет старчески грубой, черной и пористой, как пробка, череп - лысым, как у апостола, и весь он станет стариком плотником, таким самым, каким был его отец.

Чеховский мотив.

У Зои Васильевны нарыв на ноге. Пришел из зацепской больницы доктор. Он в холщовых брюках, аккуратно выглаженных. Животик. От ремешка брюк в карман тянется аккуратненький ремешочек часов. Люстриновый пиджак поверх сиреневой полосатой сорочки и легкий люстриновый картуз с дырочками для вентиляции. Из бокового кармана торчит футляр термометра.