Любовь Калинина - Владимир Климов

Дни и ночи напролет Прасковья не отходила от постели сына, по ложечке поила травяными да медовыми отварами, помогала перемочь жар, обтирая его разгоряченное тело уксусом. Трижды в день, по настоянию врачей, давала ему лекарства, хотя любым порошкам предпочитала молитву. Проходила неделя за неделей, а Володя все метался в горячке, бредил и что-то доказывал незримому собеседнику.

До Москвы к этому времени докатились беды западной прифронтовой России. Больницы и госпитали были переполнены: продолжалась война, приносившая увечья и страдания фронтовикам, а мирное население подкашивали болезни и все усиливающийся голод. Даже хлеб и молоко приходилось доставать с большим трудом. К тому же на улицах начались грабежи. Молочник из подмосковной деревни только за большие деньги, да и то «Христа ради», согласился возить Климовым молоко, так неспокойно было в городе.

Болезнь нехотя отступила. Только в конце августа Володя пришел в себя. Очнулся он ночью, почувствовав сильный запах ладана, и увидел склоненную перед иконой мать. Так и не окликнув ее, Володя вновь погрузился в сон, впервые за время болезни безо всякого бреда и горячки.

Постепенно он начал вставать, подолгу сидеть у окна, непроизвольно наблюдая за жизнью улицы. Оказалось, что многие жильцы в их доме сменились.

Как пояснил отец, съехали все семьи иностранцев. Сначала немцы, а в этом году и остальные. Последними покинули дом англичане, занимавшие светлую просторную квартиру на четвертом этаже, где поселился инженер с женой и двумя юными дочерьми, перекупив право аренды на пятьдесят лет. «Да ты часто видишь из окна этих Полубояриновых, – добавила Фруза, – они обычно всей семьей на прогулку выходят». И сестра принялась накрывать на стол нехитрый семейный ужин.

Сентябрь выдался на удивление теплым. Владимир все чаще выходил на улицу, бродил по знакомым с детства переулкам, берегам Яузы и наслаждался простыми радостями жизни, возможностью ходить, дышать, думать. Он все еще был слаб, похудел настолько, что одежда казалась снятой с чужого плеча. А знакомые жильцы с трудом узнавали в этом бледном молодом человеке старшего сына домовладельца Климова.

Но Владимир все-таки попал в госпиталь. «В октябре 1917-го был призван в Армию и служил в Москве в 55-м запасном Пехотном полку до марта 1918 года», – свидетельствует сам Климов.

Медицинская комиссия, осматривавшая новобранцев, признала рядового Владимира Яковлевича Климова годным к службе. И блестящего аспиранта МВТУ, наспех обмерив – «рост – 178 см, обхват груди – 106 см, размер головного убора – 60-й, размер сапог – 43-й», – облачили в солдатскую форму. С учетом недавно перенесенного заболевания и физической слабости рядовой Владимир Климов был приписан к московскому госпиталю. Солдаты убирали больничные корпуса, расчищали территорию от пряных осенних листьев, помогали сестрам милосердия переносить раненых.

Когда в Москву приходил очередной состав с фронта, госпиталь превращался в муравейник. В такое время рядовых привлекали к ночным дежурствам. Владимир Климов именно здесь начал познавать жестокость и бессмысленность человеческих жертв, кровь и грязь кем-то задуманных военных сражений. Часто Володя вспоминал пословицу, слышанную им дома: «Наказал Бог народ – наслал воевод».

Рассказы фронтовиков приводили в отчаяние. Начавшийся после Февральской революции 1917 года развал армии довершил большевистский переворот. И в море, и на суше немцы оказались сильнее. А в авиации отсталость России была не менее заметной: по числу боевых самолетов на фронте авиация России трехкратно уступала немецкой. Изначально устаревшие типы иностранных самолетов, проданные России союзниками, уступали по всем показателям: и в скорости, и в высотности, и в грузоподъемности. А спустя год-два оказались прикованными к земле. Моторный голод, как и предсказывал профессор Брилинг, косил одну эскадрилью за другой. Поставки из-за рубежа задерживались.

С конца октября и до марта следующего года Владимир Климов, как и весь 55-й запасной пехотный полк, продолжал нести службу в госпитале. За стенами казарм свершился революционный переворот, новые власти остановили военное противостояние с Германией, страну захлестнула вакханалия разрухи и невиданного голода. Порой казалось, что про их полк попросту забыли. В России шла борьба за власть, точнее – за ее удержание меньшинством, дерзко назвавшимся большевиками.

Ввиду Брестского мира царская армия перестала существовать. И поэтому распоряжением уже новых властей Климов был «…направлен на техническую работу в марте 1918 года».

На распутье

Дом на Садовой Землянке постигла незавидная участь. Одним из декретов большевиков он был национализирован, все прежние жильцы «уплотнены», а в освободившиеся комнаты въехали представители новой власти «рабочих и крестьян». От некогда престижного дома не осталось и следа: лестничные марши в обрамлении мраморных колонн теперь были темны и невероятно грязны, лифт остановлен, а шахта лифта заполнялась мусором и отбросами вплоть до второго этажа, дверь в подъезд не закрывалась, и повсюду гулял холодный ветер. Новые жильцы перед каждой квартирой водрузили целые баррикады из коробок и ящиков с каким-то хламом. А вскоре к ним потянулись вереницы близких и дальних родственников из деревень, и в комнатах, переданных семье из двух-трех человек, размещались по десять-пятнадцать новых московских жителей. Спали вповалку, на полу, а туалетные комнаты и кухни быстро превратились в их подсобные помещения.

Якову Алексеевичу со всем семейством оставили меньшую часть квартиры, занимавшей ранее весь этаж, и в трех комнатах кое-как разместились все девять человек. А в остальные комнаты, безо всякой перегородки, заселили еще четыре семейства. Так бывший хозяин оказался в коммунальной квартире, наблюдая за постепенным разрушением созданного им дома. От Николая, призванного в армию раньше старшего брата, так и не было никаких известий.

Вернувшись из армии, Володя застал всю семью в крайне подавленном состоянии, как будто в доме находился покойник. Мать и сестры, прослезившись, обняли старшенького, приняли его нехитрые солдатские пожитки и провели к отцу. Яков Алексеевич уже третью неделю почти не вставал, лишь изредка просил поднести воды да помочь подойти к иконам. Всего за полгода из крепкого энергичного хозяина жизни он превратился в немощного старика. Увидев Володю, отец тяжело вздохнул, перекрестился и чуть слышно проговорил: «Дождался, слава тебе, Господи. Принимай, сын, все наше нехитрое хозяйство, дальше тяни сам». И как раненый волк уехал в родные владимирские земли зализывать раны.