Карлис Озолс - Мемуары посланника

Я еду через Лондон, Стокгольм и Гельсингфорс. В Лондоне случайно знакомлюсь с англичанкой, приехавшей из Петрограда, где она прожила много лет в качестве хозяйки-экономки. Эта женщина рассказывала чудеснейшие неожиданные вещи о том, как она получила разрешение на отъезд благодаря Петерсу, известному чекисту-латышу, впавшему теперь в немилость и, быть может, расстрелянному. За разрешение уехать Петерс взял с нее слово, что она в Лондоне навестит его гражданскую жену, тоже англичанку, с которой он познакомился и сошелся в Лондоне. Моя новая знакомая свое обещание исполнила.

Пароход от Копенгагена переполнен. Меня поражают ожиревшие за годы войны датчане и шведы. В самом деле, война принесла им только прибыли. Все время они, оставаясь нейтральными, помогали обеим сторонам. Вникнем глубже в этот абсурд. Какая нелепость, двум обезумевшим в драке подают орудия уничтожения, вместо того чтобы их отнимать! Что можно сказать в защиту такого нейтралитета? Вот почему разрешение международных вопросов должно быть коллективным.

После Стокгольма осталось совсем немного пассажиров. Между ними новоназначенный в Финляндию английский посланник. Он держался обособленно. Зато представитель американской АРА, дипломатический курьер, направлявшийся в Ригу, и я откровенно разговаривали обо всем. Дипломатический курьер, бывший владелец мыловаренного завода в Петрограде, теперь все потерявший, почему-то оправдывал большевиков, их «социализацию имущества», с чем ни я, ни американец, конечно, не соглашались. Недели через две я его встретил в Риге, он рассказал интересную историю, как его сразу по прибытии в Гельсингфорс задержали по подозрению в сочувствии к большевикам. Он же, в свою очередь, заподозрил в доносе английского дипломата, который слышал наши разговоры и потому обратил внимание финляндских властей на этого дипломатического курьера.

Почему-то едем очень медленно. Приближаемся к берегам. Ботнический залив как зеркало. Удивительны шхеры, какие причудливые формы! Не полюбоваться этой картиной, этими красками, перспективами, божественной мудростью природы. Рукой Создателя написаны самые интересные, захватывающие романы. Эти волшебные произведения рассыпаны по всему миру и Вселенной, их можно найти и в Ботническом заливе, и у нас, и везде, нужно только уметь читать, черпать эту высочайшую мудрость, проникаться этой красотой, родниться с блаженной и бесконечной вечностью.

В гельсингфорсском отеле встречаю двух американских военных представителей, только что прибывших из Латвии, где все время наблюдали за прекратившимися теперь военными действиями и борьбой латышей с немцами. Они с восторгом описывают военный и организационный талант главнокомандующего латвийской армией полковника Балодиса, беспримерную выдержку генерала Радзина и полковника Беркиса, которые непрерывно, днями и ночами, без сна, успешно руководили военными операциями.

Они рассказали и о железном характере и выдержке президента Ульманиса. Впервые я почувствовал особенную гордость за мой народ. У этих американцев не было оснований для неискренности. Их объективный рассказ осветил и подчеркнул особое значение борьбы латышей. Именно здесь разрешался вопрос, быть или не быть Латвии, истории и существования Европы. Если бы немцы тогда укрепились в Прибалтике, они начали бы поход на Россию, а она, ослабленная, могла легко превратиться в немецкую колонию. Об этом мечтали многие. Этот вклад латышей в девятнадцатом году в дело всеобщего мира Европа не должна забывать.

После Вермонта

Шпионка Л. разрушенное училище в Пебалге. Командир уланского полка Орлов

Через пять лет я вновь в Риге. Какая разница! Теперешнюю столицу новой республики Латвии нельзя сравнить с Ригой в самом начале войны. Тогда это был театр военных действий, шла мировая война, латыши бежали от своих вековых врагов немцев, Рига представляла картину страданий и народного горя. Теперь, после победы над Вермонтом Рига и вся наша земля наполнились и задышали радостью, священным блаженством, надеждами. Сердце гордилось. Кто боролся с Вермонтом и большевиками, тот герой, кто пал в этой борьбе, тот свят. Народ вечно будет поминать их, молиться над их могилами, черпая силу, как у неиссякаемого жизненного источника. Что же это за сила победила немцев, так самоуверенно и неожиданно предпринявших новый поход на восток? Это сила духа латышского народа, осознание своих прав, победа справедливости. Так впоследствии ответил главнокомандующий латвийской молодой армией генерал Балодис, и был, безусловно, прав. Пусть же ни один из начинающих войну помнит эти слова, не пренебрегает этими великими истинами!

Но, победив немцев, надо было немедленно готовиться к тяжкой своеобразной и серьезной борьбе с большевиками, мобилизовавшими силы против Запада. Огромным числом агентов и шпионов была переполнена тогда вся Латвия, только что получившая возможность свободно дышать. Наивным и доверчивым людям очень трудно разобраться в сложной сети, явлениях и фактах политической жизни, особенно во время готовящихся или происходящих катастроф. В такие минуты необходима особенная зоркость, большая настороженность, обостренное недоверие, критическое отношение ко всем и каждому, ибо возможность ошибки и пагубной доверчивости подстерегает чуть ли не на каждом шагу. Справедливость этой тактики я мог проверить на собственном опыте. Известная в Риге дама случайно познакомила меня с очень интересной молодой женщиной, Л. Эту Л. рекомендовали как сестру милосердия, гонимую судьбой, преследуемую большевиками. Она страдалица, одинокая, на нее один за другим падают безжалостные удары судьбы. Однако уже при первой встрече у меня возникли сомнения. Ужиная с обеими дамами в известном ресторане «Отто Шварц», я вынес определенное впечатление, что молодая интересная Л. ни больше ни меньше, как большевистский агент. Нет такой загадки, которая бы не была разгадана, нет такого замка, который бы не отпирался. Как ни странно, Л. провалила себя в моих глазах, казалось бы, пустячной мелочью. Я заметил в ее ушах удивительной красоты бриллиантовые серьги. Такая роскошь была по карману лишь очень богатым людям, такие серьги могли носить только богачки, но никак не простая сестра милосердия. И, глядя на эти бриллианты, я без труда, будто в открытой книге, легко представил похождения этой дамы. Затем у нас произошла еще одна встреча, и Л. исчезла. Я забыл о ней, но прошло восемь лет, и судьба снова нас столкнула. Я был уже латвийским посланником в Москве, когда бриллиантовая сестра милосердия явилась ко мне с просьбой дать ей разрешение на проезд в Латвию с остановкой в Риге на самый короткий срок.