Кэтрин Ласки - Золотая страна. Нью-Йорк, 1903. Дневник американской девочки Зиппоры Фельдман

P.S. Мне в голову пришла забавная мысль. Интересно, папа заметил, что Шон и Мириам сидели рядом в кафе «Ройял»? Когда папа пришел, они касались плечами, и я точно знаю, что под столом они держались за руки. Я видела.

Папа очень много репетирует перед концертом, который состоится четвертого июля. Будут исполнять симфонию Дворжака «Из Нового Света». Я хожу с папой на репетиции всегда, когда у меня есть время. Это самая прекрасная музыка. Дворжак приехал в Америку около десяти лет назад и написал это музыкальное письмо своим оставшимся в Европе друзьям, музыкой рассказал им об Америке. В симфонии звучат элементы негритянских духовных песнопений и американская народная музыка. Одни части гремят и грохочут, как могучие реки, а другие так нежны и изящны.

Придется писать на идише. Я так рада. Мое письмо о мистере Вулфе и ответ на него напечатали в рубрике «Бинтел Бриф» в сегодняшнем номере «Джуиш дейли форвард».

Я рассказала всю историю мистера Вулфа до того момента, как увидела его в Верхнем городе. И написала, что у меня не хватает духа рассказать своей любимой подруге, что я видела ее вероломного отца, но все это терзает меня день и ночь. Я спрашивала, что мне делать.

Вот ответ:

«Мы считаем, что вы сами ответили на собственный вопрос, когда сказали, что у вас не хватает духа рассказать обо всем подруге. Какая польза была бы от такого рассказа? Он только причинил бы еще большую боль вашей подруге и ее семье. Этот предатель не собирается возвращаться. Вы говорите, что семья справляется, как может. Похоже, жена уже оставила все это позади и стремится жить дальше, последуйте ее примеру».

Обещаю, что отныне буду писать только по-английски. Я не хочу за лето забыть язык. Мама по-прежнему плохо себя чувствует. Интересно, что же с ней такое? По утрам у нее часто болит желудок. Сегодня я снова ходила с папой на репетицию. Хорошая новость: какая-то важная дама подошла к папе и заговорила с ним. Потом он сказал, что это дама из Национальной консерватории Нью-Йорка. Она хочет, чтобы папа участвовал в специальном концерте. Как бы я хотела, чтобы папа оставил свою работу и просто был скрипачом.

Угадайте, что случилось? Никогда не поверите. Блю думает, что ее мать и дядя Шмуль, как говорят американцы, «неравнодушны друг к другу». Этот месяц они оба работали у отца Итци над большим заказом, шили плащи. Потрясающе, да? Я рада, что не сказала Блю про ее отца, но если дядя Шмуль и миссис Вулф действительно любят друг друга, то как они смогут пожениться, если мистер Вулф до сих пор здесь и до сих пор жив? Не станет ли миссис Вулф двумужницей? Возможно, мне придется еще раз написать в «Бинтел Бриф».

Мы все ездили на концерт в Карнеги-Холл, в Верхний город. Все было чудесно, и, слава Богу, мама чувствует себя лучше. Потом мы пошли в Центральный парк, смотрели фейерверк, и папа купил нам лимонада. Было так жарко, что Това, Мириам и даже дядя Шмуль спали на крыше. Ночное небо было таким ясным, а звезды такими прекрасными. Мелодии из произведения Дворжака крутились у меня в голове, когда я смотрела в ночное небо. А потом я увидела падающую звезду! И она так сильно напомнила мне быстрое, энергичное начало симфонии «Из Нового Света». Сегодня четвертое июля, День независимости. Все эти мысли вызывают радость и заставляют сердце быстрее биться. Я не могла заснуть, встала и подошла к краю крыши. Дома стоят близко, с одной крыши легко перейти на другую. Вдруг вижу двух людей, они страстно обнимаются и целуются. Я знаю, что это Мириам и Шон. Я рада за них, но мне страшно.

Я выполняю небольшую работу, но мне за нее не платят. Я работаю в Еврейском обществе помощи иммигрантам, упаковываю одежду в свертки для новых иммигрантов. Сейчас многие приезжают. Погромы в России стали еще страшнее, чем раньше. Люди уезжают оттуда тысячами. И мы должны им помогать. Кстати, Блю действительно делает успехи в школе. Я дала ей книгу стихов Лонгфелло, которую мне купил папа, она читает и все понимает. Особенно нам нравится «Песнь о Гайавате». Когда я ночью сплю на крыше, шепчу эти чудесные строки, которые пишу сейчас по памяти:

На прибрежье Гитчи-Гюми,Светлых вод Большого Моря,С юных дней жила Нокомис,Дочь ночных светил, Нокомис.Позади ее вигвамаТемный лес стоял стеною —Чащи темных, мрачных сосен,Чащи елей в красных шишках.[2]

Я знаю, что обещала писать по-английски, но сейчас не могу. Случилось невероятное. Мириам и Шон поженились. Никто и представить не мог, что они решатся сбежать и пожениться. Но они решились. Мама с папой в шоке. Они ходят, как в тумане. Невозможно поверить, что в нашей собственной семье кто-то вышел замуж за нееврея. Иногда люди рассказывают, что это случается в других семьях, но у знакомых — никогда. Теперь мама занавешивает зеркала. Выдвигает низкие табуретки и коробки, на которых мы сидели, когда умер реб Симха. Да, она настаивает, чтобы мы сидели «шиву» по Мириам и оплакивали ее, будто она умерла. Мне все это не нравится. Но объяснить не могу. Думаю, с папой происходит то же самое. Не хочу больше ничего писать.

Неделю не писала. Семь кошмарных дней. Я зла на маму. По-моему, сидеть «шиву» за Мириам глупо. Я не одобряю поступок Мириам, но она не умерла. Она влюблена, и, хотя ее свадьба принесла нашей семье несчастье, она принесла счастье Шону, а Шон принес счастье Мириам. Я не могу делать вид, что Мириам мертва. Мама запрещает нам произносить ее имя. Мама запретила мне разговаривать с Мириам, если я встречу ее на улице. Она пыталась заставить меня дать такое обещание. Я не хотела такого обещать. Папа пытался заставить маму не заставлять меня обещать. После этого мама разозлилась на нас обоих. Была большая ссора. Папа пытается успокоить маму. Он говорит, что она навредит себе и ей снова станет плохо. Дядя Шмуль тоже пытается успокоить маму, но у него не получается. Я ненавижу мамины старомодные взгляды. Я ненавижу ее традиционные деревенские привычки. Я хочу, чтобы она прекратила носить свой уродливый парик. Я хочу, чтобы она вела себя более по-американски. Ее английский отвратителен.

Мне надоело лето. Скорее бы в школу. Мы с Блю ходили к отцу Итци на Четвертую улицу и вытягивали нитки из сметанных швов. Заработали пятьдесят центов. Купили сельтерской воды и маленьких пирожков, сидели на углу Хестер-стрит и ели их.