Джон Бэррон - Пилот МИГа - последний полет лейтенанта Беленко

Генерал вспыхнул: „Это не твое дело”.

Беленко рассказал о полковнике, который устраивал судилища над офицерами, стараясь показать как он борется с пьянством, а на самом деле возглавлял хищение спирта в огромных количествах и даже использовал военные грузовики для перевозки его в Сальск для продажи на черном рынке. „Я знаю об этом и уже принял меры”, — сказал генерал.

— А вот еще один случай…

— Хватит! Все, что ты говоришь, не имеет отношения к твоим обязанностям инструктора. Это настоящий шантаж.

Он нажал кнопку. Появился адъютант.

— Вызовите ко мне начальника госпиталя. И чтобы явился немедленно.

Беленко встал, отдавая честь, и попросил разрешения уйти.

— Нет, Беленко, останься. У тебя была возможность уйти. Теперь поздно.

Вскоре в кабинет вошел полковник Маленков, подтянутый, сдержанный, в безукоризненно сидящей форме.

— Этот лейтенант срочно нуждается в тщательном медицинском осмотре, — сказал генерал.

— Дмитрий Васильевич, только две недели тому назад я сам провел тщательную проверку физического состояния Беленко.

— Я говорю о психическом обследовании. Уверен, что осмотр подтвердит мои опасения…

На Беленко надели рваный халат и заперли в палате. Его изолировали, очевидно, с целью запугать, сломить волю. С ним не разговаривали, его сторонились. Но все это дало Виктору время собраться с мыслями, обдумать ситуацию и решить, как себя дальше вести. Он понял, что не должен делать ничего такого, что может показаться странным, не совсем нормальным.

Через три дня его вызвал к себе Маленков. Когда они остались вдвоем, врач плотно закрыл дверь кабинета.

— Я не сомневаюсь, что вы говорили генералу правду, Виктор Иванович. Несколько случаев и мне известны. Но, дорогой, зачем вам плевать против ветра? Научитесь сдерживать себя. Голодников неплохой мужик, мы с ним друзья. Вы вывели его из себя и вынудили пойти на крайние меры. Если я скажу, что в тот момент вы находились в состоянии переутомления, что теперь осознали свою ошибку и сожалеете о случившемся, я почти уверен — все будет забыто.

Если я соглашусь, то никогда не прощу себе этого. Для чего я живу? Чтобы унижаться и лгать за кусок хлеба?

— Я не могу лгать.

Маленков нахмурился.

— Теперь вы и меня вынуждаете на крайние меры. К сожалению, вам придется пройти психиатрический осмотр.

Маленков мог бы пригласить для осмотра местного гражданского или военного психиатра, но он повез Беленко в Институт психиатрии в Ставрополь. Там у него был друг, известный психиатр, имени которого Виктор не запомнил. Когда они приехали, Маленков сказал Беленко: „Все, что от вас требуется — это сохранять спокойствие и говорить правду”.

Сначала Маленков вошел в кабинет один. Минут через двадцать вызвали Беленко. Маленкова в кабинете уже не было.

— Расскажите, почему вы к нам попали? — попросил врач.

Виктор подробно передал свой разговор с генералом.

— Значит, вы, ни больше, ни меньше, как взбунтовались! — воскликнул психиатр. — Вы либо больны, либо очень смелый человек.

Он начал расспрашивать Беленко о его жизни, начинал с раннего детства. Их беседа длилась с небольшим перерывом почти три часа. Ни по поведению, ни по репликам Беленко не мог определить реакции врача на свои ответы.

— Итак, лейтенант, чего вы добиваетесь?

— Я хочу летать. На истребителе. Хочу расти профессионально. И не хочу жить в обстановке лжи и лицемерия.

— Нормальное стремление. Ну, пока все. Можете идти.

Проводив Беленко до двери, врач крепко пожал ему руку и тихо сказал: „Счастливо, лейтенант. И не беспокойтесь, все обойдется”.

Вскоре Беленко убедился в искренности его слов. К Виктору зашел товарищ по армавирскому училищу, приехавший на базу в составе специальной комиссии. Из-за проблем со слухом ему пришлось бросить летать, и теперь он работал в отделе кадров при штабе войск ПВО. Он поздравил Беленко. Виктор не понял с чем. „Разве тебе еще не сказали? Ты получил назначение в эскадрилью МИГов-25, которая дислоцируется на Дальнем Востоке. Генерал дал тебе потрясающую рекомендацию. Ты, верно, все четыре года только и делал, что лизал ему зад”.

Беленко не спросил, упоминается ли в его бумагах визит к психиатру. Наверное, нет. Одно было очевидным — Маленков, один или со ставропольским врачом, убедили Голодникова, что лучше исполнить просьбу Беленко и отослать его подальше, чем устраивать комедию с „невменяемостью” лейтенанта.

Беленко был рад назначению, но чувствовал, что пятно останется — ему этого не забудут и не простят. А по полку тем временем уже пополз слух о том, что Виктор попал на учет в психбольницу. Кротков и несколько других инструкторов продолжали относиться к нему по-дружески, остальные — сторонились, боялись, что их увидят рядом.

Это как в „Зове предков", когда вся стая нападает на раненую собаку из своей же упряжки и добивает ее. И со всеми был в дружеских отношениях, каждого считал человеком. Теперь они напоминают мне волчью стаю. Система сделала их такими. Мне даже нечего сказать в свою защиту. Если бы не Маленков, я бы на самом деле оказался в сумасшедшем доме.

Если раньше он старался гнать от себя подобные мысли, что-то удерживало его от выводов, которые могли бы привести к непоправимым последствиям, то теперь все прорвалось наружу, и он больше не мог себя контролировать.

Вскоре семья Беленко переехала в Чугуевку. Первую неделю Людмила проплакала. По сравнению с этой деревней, стоящей в глухом лесу недалеко от границы с Кореей и Китаем, даже Сальск казался раем. Улицы в Чугуевке не были асфальтированы и освещены, непокрашенные сборные бараки производили удручающее впечатление. Уборные были во дворе, над открытыми помойками тучами роились мухи и вонь стояла как в жару на мусорных свалках. В магазинах Чугуевки нельзя было достать ни мяса, ни сосисок, ни овощей. Фрукты и овощи покупали, главным образом, на базаре, который был открыт только по воскресеньям.

Местные жители, среди которых было немало сосланных украинцев, работали на лесопильном и химическом заводах или в соседнем колхозе. Территория химического завода была огорожена проволокой под током высокого напряжения. Каждое утро туда тянулась колонна бритоголовых зэков, в сопровождении вооруженных автоматами конвоиров и охранных собак. Их серые лица и пустые глаза, рваная одежда и обувь — это Беленко уже видел однажды, в Рубцовске, двадцать лет назад…

Через несколько дней после приезда Беленко попал на закрытое собрание летного состава. Там он не услышал ничего нового: пьянство и воровство авиационно-го спирта были и здесь постоянным явлением. Солдаты отказывались есть еду, которую им давали в столовой, затевали драки, сбегали со службы на несколько дней, писали домой об ужасных условиях. Письма, конечно, попадали а руки органов, но командиров волновало не это. „В любой день может быть инспекция, которая выявит нашу полную неподготовленность к боевым действиям, — говорил подполковник Шевцов. — Каждый из нас несет ответственность за то, что происходит в полку. Солдатам он советовал разъяснять, что трудности временные и в будущем все наладится.