Тим Милн - Ким Филби. Неизвестная история супершпиона КГБ. Откровения близкого друга и коллеги по МИ-6

В те времена рекламную фирму Benson’s знали все. Одним из наших наиболее известных клиентов была компания Guinness, но с нами также сотрудничали Kodak, Bovril, Johnnie Walker, Austin, Colman’s, Will’s, а также многие другие весьма звучные в 1920-х и 1930-х имена. Роман Дороти Ли Сэйерс «Убийству нужна реклама» был написан как раз о фирме Benson’s, за пару лет до того, как я там появился, и чрезвычайно хорошо передает атмосферу умеренно одаренного дилетантизма. Рекламные идеи никогда не давались мне легко, но у меня выработалась некоторая «семейная» способность к сочинению стихов и пародий, которые иногда оказывались полезными для рекламы Guinness и других компаний. В целом работа была трудной и упорной; особенно плотно я занимался одним из наших самых интересных клиентов — фирмой Kodak. В отделе копирайтинга работало всего девять или десять таких, как я. Наш отдел отвечал за планирование рекламных кампаний, разработку идей, сочинение всех текстов, за контакты с различными клиентами и многое, многое другое. Надо сказать, что смертность в тот непростой период Великой депрессии была очень высокой; за пять с половиной лет работы в Benson’s лишь я и Майкл Барсли были двумя новичками в отделе, которым удалось пережить младенчество. Когда разразилась война, я, еще будучи холостым, по-видимому, в реальном исчислении был более обеспеченным человеком, чем впоследствии.

После начала войны я продолжал работать в Benson’s еще несколько месяцев, но атмосфера вокруг уже не располагала к былой беспечности. В общем, настало время поступать на службу в армию. Друг моей сестры, Питер Шорт, был майором в Корпусе королевских инженеров (хотя в тот момент он выступал в качестве личного помощника генерала Горта, главнокомандующего Британским экспедиционным корпусом). Зная о моей склонности к картам и путешествиям, а также об основательной математической подготовке, он предложил мне попытаться найти место в Службе инспектирования Корпуса королевских инженеров. И вот в июне 1940 года я оказался одним из двадцати четырех курсантов офицерской школы в Форт-Уидли. Около половины из этих двадцати четырех работали раньше в типографиях либо так или иначе были связаны с полиграфией, в то время как другая половина, как предполагалось, — а может быть, и на самом деле, — представляла собой специалистов в области математики. Я, по сути, не относился ни к тем ни к другим, но оказалось, что, помимо знания основ тригонометрии, здесь нужно было прежде всего точно считать. В конце обучения мы сдавали зачеты по математике, умению обращаться с разными приборами и астрономии. Я занял второе место, недобрав заветные 100 процентов из-за единственного промаха. Во время картографической практики в полевых условиях, которая заняла три недели, я набрал 96 процентов за точность своих карт, однако лишь 40 процентов — за скорость. Вероятно, я больше годился для картографической съемки, нежели для подразделения Корпуса инженеров, работающего в боевых условиях.

В книге, опубликованной по материалам Sunday Times, говорится: «Мы ничего не знаем о политической позиции [Кима], который восхищался бывшим школьным другом Йеном [то есть мной]»1. Позвольте мне попробовать восполнить этот пробел. Когда мне еще не было тридцати лет, я, конечно, сочувствовал левым. Я говорю «конечно» не потому, что каждый человек моего возраста имел именно такие взгляды, многие мои друзья их вовсе не разделяли. Нет, просто большинство молодых людей, которые интересовались политикой, особенно европейской, и, в частности, зарождением и развитием фашизма, стояли на позициях левого толка. Я не вступил ни в одну политическую партию, за исключением того, что во время моего первого семестра в Оксфорде старый школьный приятель уговорил меня отдать полкроны в качестве вступительного взноса в ячейку Лейбористской партии Оксфордского университета или в какой-то лейбористский клуб. Точного названия не помню. Ни на какие митинги я не ходил, и мое членство вскоре истекло. В студенческие годы и какое-то время впоследствии я расценивал свою позицию как нечто левее лейбористского спектра. Своего рода маяком для меня был журнал New Statesman and Nation, каждый номер которого я жадно проглатывал, как только он выходил из печати. Хотя мне так и не удалось прочитать больше парочки страниц из Маркса или Ленина, я припоминаю, что, когда изучал историю Древнего Рима в Оксфорде и должен был написать очерк о Годе четырех императоров (периоде в истории Римской империи (68–69), в течение которого на престоле сменилось четыре правителя: Гальба, Отон, Вителлий и Веспасиан), я попытался интерпретировать всю сложную ситуацию через призму марксистской классовой борьбы. Попытка вполне удалась, и, возможно, в ней было разумное зерно, но теперь я понимаю, что при наличии фактов можно с неменьшей эффективностью обосновать любую другую историческую теорию.

Ким конечно же оказывал некоторое влияние на мое политическое образование приблизительно до моего двадцатилетия, но за восемь с половиной лет между апрелем 1933 года, когда завершилась наша поездка в Берлин, и октябрем 1941 года мы с ним, как мне кажется, виделись не больше чем пару десятков раз, и почти всегда — в какой-нибудь компании. В любом случае, как я уже изложил выше, с 1935–1936 годов он стал все реже углубляться в политические темы. Я пошел своим собственным путем. На мои взгляды во второй половине 1930-х годов в значительной мере повлияли итальянское вторжение в Абиссинию, испанская гражданская война и приход к власти Гитлера. Внутренние проблемы интересовали меня меньше. Не думаю, что я чувствовал большую причастность к демонстрантам Джарроу[24] и миллионам безработных. Россию я рассматривал как страну, на которую можно было бы положиться в деле противостояния с Гитлером. Нацистско-советский пакт о ненападении стал для меня шоком — отчасти по вышеуказанной причине, а больше потому, что он явно говорил о неизбежности войны. В течение нескольких месяцев «Странной войны»[25] я пытался разобраться в политической обстановке и даже ощутил некоторое облегчение, когда немцы начали свое наступление на западе; естественно, я вступил в армию в июне 1940 года и погрузился в совершенно новый для меня мир. Теперь у меня было совсем мало времени, чтобы думать или читать о политике, которая так или иначе упростилась донельзя. К тому времени, когда война закончилась, я значительно вырос из своего прежнего довольно неясного левого идеализма. В последний раз я проголосовал за лейбористов в 1945 году. Насколько помню, я не голосовал ни в 1950, ни в 1951 годах по причине своего пребывания за границей. А потом уже отдавал свой голос только за консерваторов.

Не сомневаюсь, что главная причина, по которой Ким предложил мне попробовать силы в Секции V, заключалась в том, что у него была довольно специфическая и необычная работа, которая, как я рассчитываю вскоре показать, вполне соответствовала моим ожиданиям и способностям. Политика здесь во главу угла не ставилась, и он даже не поинтересовался моими текущими взглядами. Нет никаких сомнений — он был рад, что рядом будет работать старый друг, но следует помнить, что обычно вербовка в Секретную службу проводилась именно по личной рекомендации. Позднее Ким сказал мне, что через четыре дня ему сообщили, что он подобрал на эту должность правильного кандидата…