Николай Раевский - Дневник галлиполийца

30 мая.

Сегодня благополучно съездили в лагерь в автомобиле. По дороге метеоролог просвещал нас насчет пинеобразных облаков, грозивших основательным дождем. Накануне батюшка Сергиевского училища{46}, академик и, видимо, очень начитанный человек, рассказал много интересных вещей о древностях Галлиполи. В древностях я, впрочем, плохо разбираюсь, но что мне страшно нравится, это орнаменты на турецком кладбище.

Сегодня на заседании было не особенно много народа, но все же не менее тысячи человек. Сидел в одном из первых рядов и наш полковник С. До сих пор С. достаточно враждебно относился к моим попыткам «общественной деятельности», но после сегодняшней моей речи он был внимателен и любезен. Я считаю, что мой доклад направлен не столько в сторону учащихся, сколько в сторону начальства. На днях мне пришлось еще раз прочесть его в учебной команде Артиллерийской школы. В более интимной обстановке (было человек 200) как-то приятнее говорить. Мне во время последней части речи снова вспомнились Каншин и Соколов. Я говорил искренне и, видимо, произвел на молодежь некоторое впечатление. Г., по крайней мере, уверял, что «Вы, господин капитан, теперь пользуетесь популярностью среди нас. Вас поминают добрым словом»...

31 мая.

После очередной моей лекции по радиотелеграфу (должен признаться, что радиотелеграф мне порядком надоел) отправился на пляж и там, раздевшись и лежа на солнцепеке, составил доклад совету Высших курсов об организации «военных гимназий» (пр. 16). Считаю, что можно назвать проектируемые мною команды (если, конечно, они будут образованы и дело пойдет хорошо) как угодно, но не кадетскими корпусами, так как это отпугнет публику. Курс должен быть посвящен целиком общеобразовательным предметам, а строевые занятия — в минимальном размере, необходимом для поддержания дисциплины. С переездом в Сербию организации необходимо придать широкий характер, привлекая в «Гимназии» всех, кто перешел на штатское положение и болтается без дела по городам Сербии и на улицах Константинополя. В таком масштабе организация может быть проведена только при поддержке капиталистов (по-моему, возможно участие не только наших, но и иностранных, например, Уитмора) и Американского Красного Креста. Мне могут возразить, что за границей мы будем недолго и нет смысла задаваться такими широкими планами. Я считаю, однако, что большевизм так легко не падет и надо рассчитывать на год, а то и на два. Вряд ли он может продержаться дольше.

1 июня.

Продолжаю «читать радио». Признаться, иногда чувствую себя неловко, так как слушатели задают порой совершенно неожиданные вопросы и я немного затрудняюсь отвечать.

«У.Г.» начинает пользоваться популярностью. Говорим мы как-никак с наибольшей свободой, возможной в какой бы то ни было армии. Жаль только, что опыты привлечения новых лекторов неизменно кончаются неудачей — люди выходят и начинают невозможно мямлить.

2 июня.

Ходил в лагерь и прочел доклад «Генерал Людендорф о значении пропаганды». Пришлось в предыдущие дни немало поработать.

Полностью перевел две главы первого тома. Материал получился интересный и, по-моему, весьма убедительный для начальства. В особенности слова Людендорфа о необходимости адвокатов для защиты правого дела сейчас как нельзя более уместны. Народа было не особенно много (не более 1000 человек). Не было музыки, всегда собирающей толпу, и погода стояла пасмурная.

5 июня.

После предыдущей очень утомительной недели отдыхаю и купаюсь. Неприятно, что немного припухла челюсть и приходится усиленно мазать ее йодом. Земский союз теперь платит по 40 пиастров за доклад, но зато берет в свои руки «направление» газеты. Думаю, что у наших военных властей и у С.В. Резниченко{47} хватит такта, чтобы сговориться (Резниченко — бывший офицер). Х. теперь не производит на меня такого очень благоприятного впечатления, как в начале нашей работы. Он, видимо, считает, что хорошо разбирается в политике. В то же время у него вырываются фразы, отдающие политическим мальчишеством. Я говорил ему на днях о необходимости проводить единую политику и с этой точки зрения считал неуместными выпады против Савинкова. Х. улыбнулся и говорит: «Знаете, это ничего — пускай себе начальство переписывается» (дело шло о письме Врангеля Б.В.Савинкову и об ответе Савинкова Врангелю; штаб Корпуса отпечатал и расклеил оба письма в городе и в лагере).

Полковник П. убеждал меня заняться составлением литературного описания нашей жизни в Галлиполи на премию Уитмора. То же самое говорили и в батарее. Находят у меня беллетристический талант и прочее. Я после некоторых колебаний решил не писать — мал срок (две недели) и цензура штакора мне не улыбается.

Французы вывесили объявление{48} (на русском языке) об отправке желающих в Баку на нефтяные предприятия. Сегодня утром подошел большой пароход (забыл его название) под турецким и французским флагами, на который хотели погрузить желающих ехать в Батум. Говорят, что французы стали значительно более любезны к нашему командованию (Галлиполи это не касается; здесь полковник Томассен{49}, всегда был очень корректен). Последнее объявление было прислано в штакор с препроводительной бумагой «просим передать демобилизованным русским» вместо обычного «русским беженцам». Кутепов немедленно поехал в беженский лагерь{50} и предложил желающим записываться. Уехало около 600 человек. Офицеров (желавшие ехать оказались и среди них) наше командование на пароход не пустило. По-моему, это сделано совершенно правильно, так как с принципиальной точки зрения увеличивать в Совдепии число хотя бы плохоньких военных специалистов совершенно не желательно. Я, если бы от меня зависело, не пускал бы и квалифицированных рабочих.

Забавное зрелище представляла из себя пристань. Маленькая кучка чернокожих охраняет вход на дамбу. Кругом площади целый ряд караулов — взводы офицерской роты, Кавалерийского училища, юнкера-константиновцы. Настроение весьма агрессивное. Уверяют, что на пароходе сидит товарищ Серебровский. Если бы он сошел на берег, вряд ли бы французам удалось его отстоять. Но «товарищ», если он на самом деле приезжал, на берег не показывался, и все обошлось весьма мирно. На примере этого отъезда я лишний раз убедился в том, как сейчас неустойчиво у людей моральное равновесие и как легко они решаются на самые необдуманные поступки{51}.

6 июня.

Ряды моих слушателей по радиотелеграфу сильно поредели. Я не могу считать свой способ изложения плохим. Слушают меня внимательно, но большинство офицеров совершенно забыло электричество. Им нужно было бы весьма основательно поработать, чтобы его повторить. Между тем большинство после лекций не открывает книжки и, конечно, за курсом не может уследить.