Георгий Корниенко - Холодная война. Свидетельство ее участника

Неудивительно поэтому, что в конечном варианте речь президента получилась совершенно не такой, какой она должна была быть, судя по воспоминаниям Хьюза. В частности, по настоянию Даллеса в нее был вставлен перечень «лакмусовых тестов», которые предлагалось пройти новым советским руководителям для доказательства своей доброй воли.

В целом, в прямом противоречии с первоначальным замыслом Эйзенхауэра, по меткому определению американского исследователя его президентства Б. Кука, речь 16 апреля явилась скорее «первым выстрелом в послесталинской фазе «холодной войны», а не приглашением нового советского руководства к серьезному разговору с целью покончить с ней. К тому же вслед за президентом, буквально через два дня после него, Даллес произнес свою собственную большую речь, выдержанную в резком, вызывающем тоне по отношению к СССР, что также не способствовало благоприятному восприятию в Москве даже того позитивного, что оставалось в речи президента.

Конечно, сейчас невозможно с определенностью сказать, как повернулось бы дело, если бы речь Эйзенхауэра 16 апреля получилась такой, какой она была задумана им самим, тем более с учетом того обстоятельства, что в тот момент новое советское руководство было поглощено своими, сугубо внутренними раздорами. Думается все же, что шансов на положительный результат в этом случае было бы значительно больше.

К сожалению, и следующая памятная речь Эйзенхауэра – «Атомы для мира», произнесенная на заседании Генеральной Ассамблеи ООН в декабре 1953 года, тоже оказалась не серьезной инициативой, а очередным пропагандистским ходом, рассчитанным, по признанию другого американского исследователя его президентства, Р. Гартгоффа, на то, чтобы, с одной стороны, выставить в невыгодном политическом свете Советский Союз, а с другой – снять с атомной энергии негативный ореол. «Предложение о согласованной взаимной конверсии Советским Союзом и Соединенными Штатами некоторой части их атомного оружия, – говорил Гартгофф, – не могло быть принято Москвой. Это был пропагандистский жест, ход в психологической войне».

Тот факт, что это предложение в случае его реализации было бы односторонне выгодно Соединенным Штатам, признал в своих мемуарах и сам президент. «Наши технические эксперты заверили меня, – писал он, – что если бы даже русские согласились сотрудничать в осуществлении такого плана, Соединенные Штаты могли бы позволить себе уменьшить свой запас расщепляющихся материалов на количество в два или три раза большее того количества, которое могли бы выделить русские, и все еще улучшить наши относительные стратегические позиции (выделено мною. – Г. К.)».

Среди воспоминаний, связанных с первым сроком президентства Эйзенхауэра, особое место занимает состоявшаяся в июле 1955 года в Женеве встреча «большой четверки» – руководителей СССР, США, Англии и Франции. Хотя эта встреча не принесла осязаемых конкретных результатов, в ее ходе, пожалуй, впервые проявились признаки понимания руководителями ведущих держав мира общей для всех необходимости не допустить ядерной войны. До этого – при кажущейся сегодня невероятности такого образа мыслей – ядерная война отнюдь не считалась нереальной. Например, как стало позже известно, тот же Эйзенхауэр до какого-то момента не исключал возможности начала Соединенными Штатами войны против Советского Союза, прекрасно понимая, что она в этом случае будет ядерной. Так, в американских архивах сохранилась датированная сентябрем 1953 года записка Эйзенхауэра Даллесу, в которой он высказывал мнение, что экономическое и политическое бремя поддержания средств сдерживания может стать столь тяжким, что «мы будем вынуждены взвесить, не требует ли наш долг перед будущими поколениями того, чтобы мы начали войну в самый подходящий по нашему выбору момент».

Однако с течением времени, прежде всего под воздействием происходившего в те годы процесса утраты Соединенными Штатами своей неуязвимости, Эйзенхауэр все больше становился – и ко времени встречи в Женеве, похоже, уже встал – на точку зрения, исключавшую возможность сознательного начала Соединенными Штатами превентивной войны против СССР (это не исключает предусматриваемой и поныне военной доктриной США возможности нанесения ими упреждающего ядерного удара в случае, если Вашингтон придет к выводу, пусть и ошибочному, что другая сторона собирается нанести удар по США).

Что же касается выдвинутого Эйзенхауэром в Женеве плана «открытого неба», то вопреки тем, кто задним числом готов сейчас превозносить его до небес, я не считал тогда и не считаю сейчас это серьезным (в тех условиях) предложением, рассчитанным на возможность принятия его советской стороной. Возможно, и на этот раз у самого президента был более благородный порыв, но в том виде, в каком было сконструировано предложение (обмен полными картами расположения военных объектов и предоставление друг другу неограниченного права производить съемки с воздуха), оно было заведомо неприемлемым для Советского Союза, хотя бы уже потому, что у США были практические возможности для осуществления таких съемок, а у СССР их не было.

Здесь был явный расчет лишь на пропагандистский выигрыш, а вовсе не на возможность принятия этого предложения Советским Союзом. Этот факт подтверждается не только тем, что инициатором и разработчиком плана «открытого неба» было существовавшее в Белом доме подразделение по ведению «психологической войны», но и тем, что план не был заранее проработан и одобрен во всех его аспектах Объединенным комитетом начальников штабов США. И случись так, что Советский Союз вдруг согласился бы с ним, президенту грозили бы большие неприятности, вплоть до импичмента. Но президент Эйзенхауэр ничем не рисковал, так как прекрасно понимал неприемлемость предложенного им плана для Советского Союза. «План «открытого неба» (как и «Атомы для мира») имел своей целью поставить Советский Союз в оборонительное положение из-за закрытости советского общества. Президент исходил из того, что он будет отвергнут», – прямо говорит Р. Гартгофф.

Плюс к этому вполне возможно, что кое-кто в Вашингтоне заранее замышлял использовать неизбежный отказ СССР от предложения об «открытом небе» для морального оправдания планировавшихся уже в то время полетов американских разведывательных самолетов У-2 над его территорией, которые начали осуществлять в следующем, 1956 году. И действительно, когда в 1960 году стал достоянием гласности факт многократных полетов этих самолетов над территорией Советского Союза и других стран, кое-кто в Вашингтоне пытался оправдывать это грубейшее нарушение всех норм международного права ссылками на отказ СССР в 1955 году от предложения об «открытом небе» и вообще на «закрытость» Советского Союза.