Александр Подрабинек - Диссиденты

Второй разговор с Кассировым состоялся опять в его кабинете, но на этот раз был совсем коротким. Не приглашая садиться, он сообщил мне, что в виде исключения «под свою личную ответственность» выпишет Кукобаку, и добавил: «Ваш приезд здесь ни при чем, просто подошел срок выписки. Но хочу предупредить, что если он будет и впредь заниматься тем же самым, то опять попадет сюда, но тогда уже месяцем не отделается». Затем Кассиров, как бы призывая войти в его положение, объяснил, что выписывают больных они только по будним дням до двенадцати часов, а сегодня пятница и полдень давно прошел, поэтому выписать Кукобаку они смогут теперь не раньше понедельника. Я настолько не ожидал, что Михаила действительно отпустят, что не стал упираться, великодушно согласившись на понедельник.

В тот же день я уехал из Могилева и без приключений добрался до Москвы. Кукобаку не освободили в понедельник. Чтобы не будоражить международное общественное мнение, его на всякий случай выгнали из больницы еще в воскресенье.

1977. Таллин. Новый год

Вероятно, у каждого в жизни есть свой звездный год. У меня таким был 1977-й. Знатоки нумерологии утверждают, что ключевые события в жизни человека происходят каждые двенадцать лет, и как-то связывают это со знаками зодиака. Не знаю, но мне в тот год действительно было двадцать четыре. И, как я только недавно заметил, все цифры этого года в сумме тоже давали двадцать четыре. Наверное, с возрастом становишься мистиком. Тогда я об этом не задумывался.

Я встретил Новый год в Таллине в компании наших московских и таллинских друзей. Нас было человек пять-шесть, и мы приехали отмечать праздник к Люде Грюнберг, жене политзаключенного Сергея Солдатова, отбывавшего за антисоветскую деятельность шестилетний срок в мордовских лагерях. Таллин – волшебный город, особенно в новогоднюю ночь. Мы гуляли всей компанией до утра. Мягкие пушистые снежинки падали в бокалы с шампанским, которое мы пили прямо на улице, как и многие другие. Старинный город с древними стенами и внушительными башнями смотрел на нас дружелюбно. Мы валяли дурака, играли в снежки, катались с ледяных горок. Когда Гуля Романова подвернула ногу, мы все пошли домой, а на следующий день уже садились в поезд до Москвы. Нога у нашей подруги разболелась, и в Москве от вагона до такси мы везли ее на тележке, взятой у носильщика.

В тот же день мне позвонил Алик Гинзбург[19], и мы договорились встретиться завтра утром, чтобы обсудить предполагаемую мою поездку в Сибирь к нескольким политссыльным. Идея эта возникла у Алика еще в конце прошлого года, и я согласился поехать с миссией Фонда помощи политзаключенным.

Беляевский треугольник

4 января в десять утра я уже звонил в дверь квартиры Гинзбургов на улице Волгина, в микрорайоне Беляево на юго-западе Москвы. Звонить пришлось долго, никто не открывал. Наконец я уловил за дверью какой-то шум, затем раздался нарочито громкий голос Арины, жены Алика: «А почему вы не разрешаете мне открыть дверь?» Я кубарем скатился с лестницы. Ясно – у Гинзбургов обыск. Надо было всех предупредить. Я бросился к ближайшему телефону-автомату. Он съел двухкопеечную монетку, но работать отказался. Я побежал через дорогу к другой будке. Телефон, к счастью, работал. У Орлова к телефону никто не подходил. У Григоренко телефон вовсе не отвечал. Наконец мне удалось дозвониться до Татьяны Михайловны Великановой[20], но сказать ничего не удалось – после первых же моих слов связь прервалась. Монеток больше не было, пальцы на морозе закоченели, и я решил пойти к Орлову, благо жил он в двух шагах. Возможно, у него просто отключен телефон, решил я.

Юрий Федорович Орлов жил со своей женой Ириной Валитовой, маленькой и очень энергичной женщиной лет тридцати, в двухкомнатной квартире на первом этаже в обычной пятиэтажной панельной хрущевке. От Гинзбургов это было минутах в пяти ходьбы; примерно столько же от них обоих было и до дома Валентина Турчина[21]. Среди московских диссидентов это место называлось «Беляевским треугольником», хотя до поры до времени там никто бесследно не исчезал.

Я позвонил в квартиру, потом увидел, что дверь приоткрыта, и, подивившись рассеянности хозяев, толкнул ее и вошел в прихожую. Навстречу мне вышел незнакомый человек, лицо которого я в полумраке прихожей не разглядел. Вежливо осведомившись, не к Орлову ли я, он предложил пройти, а сам пошел закрывать за мной дверь. Я прошел. Квартира была полна незнакомых людей, и среди них вдруг появилась Ира, всплеснувшая руками:

– А, Саша, это вы? Заходите. Видите, что у нас тут делается?

У Орлова тоже шел обыск.

С тоской я подумал, что сейчас заберут записную книжку и мне придется доставать из заначки дубликат и снова все переписывать. Решив ее спрятать, я ринулся было в туалет, но был перехвачен доблестными оперативниками и тщательно обыскан. Записную книжку изъяли.

Меня все не оставляла идея предупредить об обысках остальных, и я засобирался уходить. Однако не тут-то было. Руководивший обыском старший следователь по особо важным делам прокуратуры Москвы Александр Иванович Тихонов велел никого из квартиры не выпускать. Мышеловка захлопнулась. «Ну что ж, – подумал я, – предупредить никого невозможно, будем получать удовольствие от события. В конце концов мне повезло – я попал на обыск к самому Юрию Орлову!»

В те времена среди диссидентов считалось делом чести прийти на обыск к друзьям и поддерживать их в почти неизбежной склоке со следователями и операми. Однако в квартиру не всегда впускали. Уже часа через два к Орлову начали приходить узнавшие обо всем друзья, но у дверей их встречал специально выставленный милиционер, который тупо повторял, что входить нельзя. Я был единственным гостем на этом празднике!

Обстановка на обыске сложилась напряженная. Дверь в квартиру была открыта не по рассеянности хозяев, как я подумал сначала, – она была выломана по приказу следователя, поскольку в квартиру их не пускали. На взлом ушло минут пятнадцать, за которые Юрий Федорович и Ира смогли хоть как-то подготовиться к визиту ненужных гостей.

Сломанная дверь задавала тон всему обыску, который длился до позднего вечера. Подошедшие на обыск друзья кричали в форточку слова приветствия, рассказывали, что обыски идут еще в трех домах: у Алика Гинзбурга, его матери Людмилы Ильиничны и у Людмилы Алексеевой[22]. Опера то пытались отогнать на улице наших друзей от окон, то закрывали форточку, после чего Ира устраивала им форменный скандал из-за того, что ей «нечем дышать» и вообще «не фига здесь командовать», и форточку снова открывали.