Как рыба без воды. Мемуары наизнанку - Пьер Ришар
Прекрасно натренированный второй ассистент уже был рядом, держа аптечку наготове. К концу съемок он так и не научился выставлять камеру, но мог дать сто очков вперед любому сотруднику скорой помощи.
Жерар всегда идет до конца. Если он «освещен огнями рампы», значит, ему на голову рухнул прожектор. Если «стоит на верном пути», значит, забыл убрать ногу с рельсов перед проездом камеры. Он никогда не делает ничего наполовину. Даже в нерабочее время. Взять, например, лыжи или коньки. Для любого нормального человека перелом ноги — это месяц гипса, в худшем случае два, но всегда можно выпросить поблажку за хорошее поведение и ограничиться тремя неделями с условным освобождением, во время которого надо регулярно отмечаться у начальства со своим больничным листом. У него все не так. Врожденный изъян? Или его тазобедренная кость не приглянулась главврачу? Или рентгенолог добавил пару штрихов от себя? Кто знает. Но как бы то ни было, а ему впаяли шесть месяцев больницы, и он отбыл срок от звонка до звонка!
Господь Бог иногда чудит. Отчего он так привязался к Жерару, отчего с таким завидным постоянством ежедневно обрушивал ему на голову неприятности? Отчего, наконец, он не успокоился, а сыграл с ним такую подлую шутку на съемках «Укола зонтиком»?
За несколько дней до первого взмаха хлопушки американский актер, назначенный на роль наемного убийцы (и невероятно подходивший для нее), попал в больницу. Умер художник-постановщик, ближайший друг Жерара, а вскоре Жерар потерял мать.
Мне выпала честь быть с ней знакомым. Очаровательная женщина, которая была музой великих музыкантов, художников, обладала большим умом и несравненным художественным чутьем. И главное, она была его матерью. Они были сильно привязаны друг к другу. Он места себе не находил от горя.
Жерар умел так щедро делиться радостью, смехом, счастьем с другими потому, что внутри, в душе своей, он всегда носил эту радость. Но в конце концов несчастье добралось и до него.
Он упорствовал, не желая пропустить ни единого съемочного дня, продолжая снимать фильм во что бы то ни стало. Для него то был ежедневный поединок уныния и веселья. Надо было видеть, как он сидел в режиссерском кресле, совершенно убитый, с красными глазами, и безжизненным голосом произносил: «Работаем… Снято…» Мне по ходу фильма полагалось путаться ногами в ковре, спотыкаться, шлепаться наземь, проделывать забавные трюки, и всякий раз я искал его вопрошающим взглядом в ожидании одобрения. И тогда в перерыве между двумя всхлипами он смотрел на меня мутным взором и без малейшей улыбки ласково говорил:
— Очень забавно получилось, я так смеялся…
Конечно, его веселье проиграло несколько сражений, но войну он в конце концов выиграл. И мало того что выиграл, он помогал держаться и нам.
В этой ежедневной битве, где решается наша общая судьба, редко выпадает счастье встретить таких полководцев, таких непримиримых борцов со всеобщей скукой, настоящих героев сопротивления. Жерар — один из них. Его фильмы видели все, всем нам он помог пополнить наши личные запасы жизнелюбия. Так что каждый раз, когда я слышу слова «Жизнь прекрасна», передо мной на миг возникает Жерар Ури.
Глава XV. Пожарные, равняйсь!
В двухстах метрах от ворот студии Эпине меня остановил полицейский кордон. Как всегда в подобных случаях, я изобразил свою самую невинную, то бишь самую бесстыжую улыбку. Стражи закона и порядка любят ощущать себя всемогущими, и порадовать их в этом смысле — дело нетрудное…
— Я что-то не так сделал, господин полицейский? — спросил я, проверяя, на месте ли мой нимб.
Напрасно трудился: у меня не собирались проверять документы, то было настоящее оцепление, никого не пускали.
Как никого? В моей душе настоящий профессионал одержал верх над безвинным страдальцем, которым, впрочем, я не был. Я сложил фиглярский реквизит в бардачок и твердо заявил:
— Вы меня, конечно, извините, но мне обязательно надо проехать на студию, — и добавил свою волшебную фразу, которая, на мой взгляд, обязательно должна была открыть мне все двери: — У меня съемка.
Жандарм, видимо, не считал, что из-за кино Земля может сойти с орбиты, и зевнул мне прямо в лицо:
— Ну так ступайте пешком, там пожар, все подъезды перекрыты.
Пожар на студии…
Хотя и немного ошарашенный новостью, я тут же по-своему представил ситуацию. В те дни мы должны были снимать для фильма «Побег» эпизоды бурных событий мая 1968-го: баррикады, разбушевавшиеся студенты, полицейские фургоны, пожарные грузовики, пылающие машины, Жерар Ури… Слишком много непредсказуемого. Особенно Жерар Ури. Нечего удивляться, если в подобной ситуации что-то пойдет не так.
Привыкший к превратностям судьбы, я без особого беспокойства, но с любопытством вошел — пешком — в центральный двор.
Там бурлила возбужденная толпа. Слева во дворе наш третий павильон. С другой стороны — второй павильон, предназначенный для очередного фильма про Джеймса Бонда. Не спрашивайте какого: я не из тех, кто помешан на Бонде.
Против всякого ожидания, особенно учитывая способности Жерара Ури, горит не у нас. Бонд, видимо, решил выполнить задание досрочно, так сказать, авансом, запалив для затравки павильон еще до прибытия основного корпуса американских войск. Любой индеец вам скажет — у них такая тактика: сначала выжженная земля, а потом высадка десанта.
Хотя я немного растерялся, но не запаниковал, ведь по сути ничего непоправимого пока не случилось. Что ж, пожар так пожар — такое иногда случается при обращении с огнеопасными предметами. А в стенах студии, достаточно удаленной от остального мира, ничто, в принципе, не должно выйти за рамки съемок. Ну горит — ничего, потушат. Вот так…
Только вот для того, чтобы тушить, обычно вызывают кого? Пожарных. Но пожарных на нашей картине о мае 1968-го было навалом. То есть навалом было массовки, одетой в костюмы пожарных. А никто так не похож на настоящего пожарного, как фальшивый кинопожарный, особенно когда лжепожарник борется с фальшивым огнем, даже если он устроен настоящими мастерами
