Сергей Скрипаль - Контингент (Книга 2, Шурави)

Короткий красивый поединок изможденного пленного, его мужество, воля к сопротивлению настолько понравились, что моджахеды зааплодировали.

Федора больше не били. Вечером ему вместе с лепешкой и кувшином воды принесли в пиале вареный рис с какой-то овощной подливой и старую, но чистую и еще крепкую одежду: шаровары, рубаху и тапочки без задников. Держали его в той же глубокой яме, хотя

и бросили одеяло.

Теперь можно было укрыться днем от сжигающего солнца, а вечером - от холода.

- За своего что ли признали, - размышлял Федор. - Да нет, скорее готовят к чему-то. Может, как бойцовую собаку, будут заставлять для потехи драться? Черт с ними, там посмотрим...

И странное дело, когда Федор поел, переоделся в чистую легкую одежду, сбросив солдатское изодранное обмундирование и, укрывшись одеялом, перебрал в памяти события дня, он с изумлением понял, что испытывает чувство уважения и даже благодарности к своим врагам. Могли изуродовать, истерзать, но не стали. Могли за своих побитых мучениям подвергнуть, отдать им на расправу - не отдали. Плохо, скудно, но покормили, переодели. Как? Почему? Враги ведь! Сам видел трупы замученных шурави. Постой, почему шурави? Советских солдат! Сам-то ты кто?!

В большом смятении в эту ночь заснул Федор. И, видимо, этими мыслями навеяло ему сон, в котором увидел он себя. Истерзанного, с обрезанными ушами, корчащегося в луже собственной крови от боли, разрывающей его внутренности. Он страшно кричал, а духи, хохоча, под его вой глубже и глубже втискивали в него остро заточенный кол. И во сне этом духи на понятном для Федора языке кричали ему:

- Терпи, шурави, за свой СССР, за партию и правительство терпи, героем умрешь! Дома узнают - может матери крышу хаты починят!

И закричал во сне, мучительно завыл Федор:

- Нет! Нет, не хочу! Да подождите же вы!!!

Проснулся от ужаса, от крика своего, вскочил на ноги, сдирал с головы одеяло, не до конца еще проснувшись, не понимая, сон это или явь. Не спал уже до утра. А действительно, за что геройствовать? За Родину? За народ? Так войну эту не народ начал, не Родина. Наоборот, горьким горем для Родины и народа стала эта страшная война. За партию? За правительство? За победу социализма на афганской земле принять смерть мучительную? Не нашел ответов на эти вопросы Федор.

А вот позже получил он ответы...

Посетил отряд Хекматияр с сотней своих бойцов. В конце посещения приказал командир привести к Хекматияру Федора.

Привезли Федора в полутемную пещеру. Огонь очага освещал людей, сидящих на ковре. На почетном возвышении сидел Хекматияр. Федор вглядывался в его жесткое, почти европейское лицо, традиционно бородатое. Он хмуро посмотрел на шурави, что-то сказал командиру и жестом приказал увести пленного.

Через несколько дней Федору разрешили днем ходить по лагерю, хотя ночью все равно возвращали в яму. Теперь с ним стал общаться ежедневно мулла, постоянно находящийся в отряде. Мулла читал Коран, заставляя Федора внимательно слушать. Федор, конечно, ни черта не понимал, но слушать приходилось. Однажды Федор задремал под равномерный нараспев голос священника и вскочил от оглушительной пощечины. Да как же понять, ведь кроме нескольких слов, чего хватало для общения с афганцами, теперь было крайне мало. А что знал Федор? "Дриш!" - стой, "шурави контрол" - проверка, "чан афгани" сколько стоит, "шароп" - водка, "риш машин" - электробритва и тому подобные слова из лексикона оккупантов.

Проводил занятия с ним и оставшийся из свиты Хекматияра переводчик и командир отряда. Объясняли шурави, что принимал он участие в войне неправедной, что афганцы никогда, никому и ни за что не покорятся. Как в прошлом веке не покорились колонизаторам - англичанам. "Инглезе", презрительно выговаривал командир отряда.

Страшно после этих бесед становилось Федору. Со школьной парты впитал он мысль о Великой Отечественной войне, что война эта была войной его народа, священной войной против вероломных захватчиков.

Это священная война моего народа, - говорил командир отряда. - Шурави захватчики, оккупанты.

Страшно было Федору от того, что соглашался мысленно с доводами, что сам так думал, от того, что понял, жутью обдало ощущение - готов к предательству, к войне на стороне этого народа, против своего. Пытался остаться советским солдатом, человеком. Возражал, что солдаты исполняют приказ, их заставляют гибнуть.

- За что? - прищуривался прошедший специальную подготовку у американских психологов переводчик.

И, оставив, сокрушенного, растерянного Федора, обратился к командиру:

- Дальше сами. Теперь все получится. Я приказ выполнил.

Теперь уже Федора заинтересовал этот народ, который мощь советского оружия уже который год не могла поставить на колени.

Месяца через два Федор стал отмечать, что понимает отрывки разговоров афганцев, сам пытался называть окружающие его вещи, сначала вызывая смех, а потом помощь в освоении языка. Оброс Федор густой черной курчавой бородой, загорел, изменился внешне. Изменилось и отношение к нему. Кормили теперь Федора тем же, что ели бойцы отряда. Рис, лепешки, чай. Реже помидоры, виноград. Когда из кишлака приводили барана, куски вареного мяса из большого котла доставались всем поровну. Изменился Федор и внутренне. Чаще и чаще в мыслях считал себя своим среди этих людей. О том, что эти люди сражаются против его товарищей - советских солдат, старался не думать. Близко сошелся с Рахматуллой, тем афганцем, с которым бился в первом поединке. Обучал Рахматуллу приемам каратэ, а взамен получал знание языка, обычаев этого народа. В долгих беседах узнал от Рахматуллы об операциях, в которых участвовал и участвует его отряд, о расстрелах пленных, в которых и сам принимал участие. "Это война", - пожимал плечами Рахматулла. - не мы ее начали и не на вашей земле..."

- А мы их скотами считаем, зверьем, дикарями, - мучался в раздумьях Федор. - А ведь, действительно, это мы вломились в их жизнь, вот они в ответ и отнимают наши жизни...

Это еще не было предательством. Окончательно отказался Федор от своего народа, своей земли и поднял оружие против шурави из-за Рахматуллы.

Накануне дня, когда Рахматуллу убили, они долго разговаривали с Федором.

Стань до конца нашим, будь с нами. Прими нашу веру. Направь оружие против неверных, неправедных людей, - предложил Рахматулла.

- Своих убивать? - встрепенулся, даже вскочил на ноги Федор.

- Ты пойми, что твоих убивают твои. Будут еще воевать, - будут еще убивать. Остановят войну, выведут войска - сколько жизней сохранят и вам, и нам. И ты, убивая своих, только поможешь войну остановить. Убьешь десять Аллах простит. Это не ваш Христос. Будешь мне братом - можешь четыре жены иметь, почет, богатство. Ты американские доллары дома заработаешь?