Саймон Мюррей - Легионер. Пять лет во Французском Иностранном легионе

Появился новый сержант, которого зовут Бланко. (Вот повеселились бы над такой фамилией в британской армии!)[21] Он испанец, и его соотечественники в нашем взводе потирают руки в предвкушении всевозможных послаблений. Испанцы действительно относятся друг к другу очень благосклонно в таких ситуациях, в отличие от немцев, для которых чин — это святое.

Летан — никчемный офицер, просто тряпка; сержанты вертят им как хотят. У него нет качеств, необходимых руководителю, да и вообще каких-либо определенных качеств. Мне он не нравится, и он, я думаю, чувствует это. Я ему, похоже, тоже не нравлюсь.

В последние два дня мы знакомились со взрывчатыми веществами и минами. С минами шутки плохи, и парни, которые их обезвреживают, заслуживают всех тех наград, какие получают. Среди ближайших холмов разбросаны сотни брошенных арабских мехт (жилищ), и для нас они прекрасный материал, позволяющий изучить подрывное дело на практике. Мы вовсю развлекаемся, взрывая эти домишки один за другим.

А вообще-то, эти загубленные фермы представляют, конечно, печальное зрелище. Когда-то здесь были маленькие крестьянские хозяйства с козами, жили мирные люди, а теперь вся жизнь среди холмов замерла. Бесформенные груды камней — это следы, оставленные французами, которые прошлись по всему Алжиру в 1957 году, применяя тактику «выжженной земли». Все отдаленные фермы, где могли укрыться феллахи, были уничтожены. Фермеров переселили в коллективные хозяйства, которые напоминали, скорее, концентрационные лагеря. Это называлось политикой централизации, проводившейся, чтобы защитить крестьян от партизан. Послужили ли эти меры на пользу Франции — большой вопрос. С одной стороны, конечно, феллахам стало труднее найти укрытие и пропитание, но с другой — оттолкнуло многих арабов, которые до этого были настроены по отношению к французам лояльно. Победа или поражение в войне с партизанами зависит от отношений с местным населением: как только лишаешься его поддержки, можешь считать, что война проиграна, — это лишь дело времени. Но вот какой срок это время займет — совсем другое дело.

В городах французы тоже не слишком-то мягко обходились с местным населением. После Битвы за Алжир в 1957 году они потеряли немало сторонников.[22] Ходит много рассказов о том, с какой жестокостью французы допрашивали захваченных в плен арабов. Понятно, пытками можно заставить человека предать своих товарищей и благодаря этому выловить многих партизанских вожаков, но постоянный страх, в котором жило население при терроре, порождал у него ненависть к французам. И эта ненависть сплачивала всех арабов, прежде разобщенных и враждовавших друг с другом; они почувствовали, что им надо объединиться, чтобы выжить, и, объединившись, они начали осознавать свою силу. У арабов зародилась идея национального единства, ранее им чуждая; на французов стали смотреть как на иноземных захватчиков. Французы своей недальновидной политикой сами навязали арабам национализм, и вопреки открытому заявлению де Голля о намерении сохранить за Алжиром статус французской метрополии это ему вряд ли удастся. Война истощает казну Франции. Дело, за которое сражаемся мы, наемные солдаты, обречено из-за неумелого руководства — но не здесь, на поле боя, а в кулуарах французской политики. Людские потери возрастают с каждым днем, конец предопределен, и наш путь к нему отмечен белыми могильными крестами. Поражение неизбежно; происходит то же самое, что во многих британских колониях, — их потеря лишь вопрос времени. Бог знает сколько еще появится белых крестов, прежде чем на карте появится новое государство.

Летнее солнце совершенно неожиданно куда-то исчезло; когда мы встаем утром, еще темно и холодно. Дизель включают лишь по вечерам, и подъем в холодной темноте превращается в мучительную процедуру. Внезапный крик «Debout la dedans!»[23] вырывает тебя из сладкого сна и бьет по нервам, а звяканье черпака о стенки бака с кофе заставляет проснуться окончательно. От металлического звона веет таким же холодом, как от лязга замка в тюремной камере. Темная фигура вырастает около твоей койки и выливает черпак кофе в кружку, которую ты бессознательно протягиваешь. Глоток кофе приводит в действие спрятанный внутри тебя маленький тепловой двигатель, и застывшие пальцы начинают шевелиться. Несколько мгновений мы растягиваем удовольствие, пока наши глаза не начинают улавливать зарождающийся свет нового дня, затем крик капрала ускоряет ток крови по сосудам, мы выбираемся из палаток, строимся и устремляемся трусцой навстречу рассвету, в пятикилометровый пробег до Сиди-бель-Аббеса.

Нам представили сержанта Люстига, переведенного в легион из немецкой армии, где он, по слухам, отличился в качестве парашютиста. Говорят о его беспримерной храбрости и безрассудстве, с которым он прет напролом вопреки всему. Так, однажды, прыгая с парашютом, он якобы раскрыл его всего в двухстах футах над землей, когда все, застыв на месте, уже ожидали его неминуемой гибели.

Люстиг красив — если вам нравятся белокурые арийцы с голубыми глазами. Ему сорок пять лет, хотя на вид не дашь больше тридцати пяти, и весь он как кусок гранита. Он во многом напоминает Крюгера: не скупится хвалить за успехи и не менее горячо распекает за малейшую слабость. В последнем сегодня убедились во время прыжков с вышки те, кто не проявлял при этом достаточного рвения, для того чтобы перекувырнуться надлежащим образом.

Малейшее колебание, по мнению Люстига, признак слабости и заслуживает немедленного наказания. Наказание заключается в том, что он ставит человека по стойке «смирно» и со всей силы бьет кулаком в солнечное сплетение. Такого не выдерживает никто. Человек складывается пополам, падает, как сваленный ударом молота бык, и катается по земле, корчась и ловя воздух ртом. Люстигу же это доставляет огромное удовольствие.

Понаблюдав эту картину пару раз, я стал слетать с платформы, как ядро, выпущенное из пушки, а на земле кувыркался, как мячик для гольфа. Люстигу это понравилось, и англичане сразу выросли в его глазах. Тем не менее я на всякий случай усердно качаю пресс, так как до сих пор не проявлял чудес выносливости в подобных случаях.

Летан решил, что мы ведем себя слишком расхлябанно, и составил программу по укреплению дисциплины. Все увольнительные отменены до особого распоряжения, без конца устраиваются всевозможные проверки, и все наше свободное время уходит на подготовку к ним. Общее мнение, к которому я присоединяюсь, выражается фразой: «Чтоб этому Летану пусто было!» Если до сих пор какие-то крупицы боевого духа еще оставались в подразделении, то теперь они окончательно улетучились.