Ариан Дольфюс - Рудольф Нуреев. Неистовый гений

— А я уже здесь!{106}

Майя Плисецкая{107} также рассказывала, что, когда она была на гастролях с Большим театром в Нью‑Йорке (1962 год), Нуреев прислал ей в отель огромный букет цветов. В приложенной записке он поздравил ее с успехом и выразил надежду, что когда‑нибудь они будут танцевать вместе. Разумеется, он не оставил ни адреса, ни телефона. «Аккомпаниатор» из КГБ, которому поручалось неотступно следить за артистами из Москвы, на следующее утро пришел в номер Майи, заваленный цветами, и объявил, что Нуреев в городе. Потом он понюхал букет, присланный Нуреевым, и задумчиво произнес:

— Представьте, что он прислал бы вам цветы… Что бы вы стали делать?

Дальше — больше. Нуреев приходил за кулисы встретиться с советскими артистами. Самых смелых он тайком приглашал к себе домой, где устраивал незабываемые посиделки: ели по‑французски, пили по‑русски и ночь напролет говорили о балете…

Поскольку ослабить позиции Нуреева на Западе гэбистам не удалось, они вцепились в его родных. Дом Нуреевых в Уфе был буквально перевернут обысками. Вся корреспонденция просматривалась. Бедного Хамита подвергли публичному поруганию на партийном собрании и в конце концов исключили из рядов КПСС.

Старшая сестра Нуреева, Роза, всегда поддерживавшая брата в его страсти к балету, работала в Ленинграде воспитательницей. Она очень мало получала, но так и не добилась прибавки к зарплате. Говорят, она страдала манией преследования… Что ж, это можно понять. Когда твой телефон постоянно прослушивается, трудно сохранить здоровый дух. Чтобы разговаривать с кем‑то о брате, Роза придумала целую систему. Например, она спрашивала свою подругу Аллу Осипенко{108}:

— Тебе сосиски нужны?

«Сосисками» в данном случае были видеозаписи выступлений Рудольфа, попадавшие к Розе неисповедимыми путями.

Коварство агентов КГБ состояло в том, что они не сжигали мосты между Рудольфом и его семьей. Телефонные разговоры были «разрешены», — и вы знаете, по какой причине? Гэбисты надеялись, что любовь Нуреева к матери заставит его вернуться на родину!

К слову сказать, где бы Рудольф ни находился, он еженедельно звонил Фариде. Та приходила на центральный почтамт Уфы, потому что у нее дома не было телефона.

Тема разговоров не менялась на протяжении двадцати лет. Нуреев уверял свою мать, что он здоров, а потом докладывал о состоянии своего кошелька. Фариде внушили, что на Западе все живут плохо, и она не могла поверить, что у ее сына нет денежных проблем. Когда Рудольф захотел подарить ей цветной телевизор, она спросила, хватит ли денег на такую дорогую покупку, а ведь состояние Нуреева в то время оценивалось в миллионы долларов. «Заканчивая разговор с матерью, Рудольф всегда был грустен» {109}, — вспоминает Луиджи Пиньотти, массажист танцовщика, сопровождавший его во всех мировых турне.

«Железный занавес», равно как и абсолютно различный образ жизни, никогда не разрушал духовного единства Рудольфа с матерью. А вот с отцом было совершенно иначе. После событий 16 июня 1961 года они никогда больше не разговаривали. В феврале 1968 года Хамит умер от рака легких.

Прекрасно осознавая экономическую ситуацию в стране, Нуреев регулярно присылал деньги матери и сестрам. Нет‑нет, почтой он не пользовался — тугие пачки долларов передавали артисты, выезжающие на гастроли в СССР, друзья и знакомые. Кроме денег они везли сладости (издержки голодного детства!), хорошую обувь, вечерние платья от Шанель, меховые шубы от Ив Сен‑Лорана… Подарки совершенно сюрреалистские, даже провокационные, плохо вписывающиеся в советскую повседневность. Однако для Нуреева было чрезвычайно важно послать именно предметы роскоши: если родные до сих пор сомневаются, что он добился успеха, эти платья и шубы — неоспоримое доказательство его состоятельности.

Уехав из Уфы в Ленинград, Нуреев отдалился от своей семьи, оставшись на Западе, он покинул ее окончательно. Однако всю свою жизнь он мечтал воссоединить семью, перевезти на Запад свою мать и сестер.

Начиная с 1963 года он не переставал просить выездную визу для матери, но ему систематически отказывали. А между тем это был шанс для КГБ вернуть беглеца. Если бы аналитики в погонах внимательно читали интервью танцовщика, то они бы поняли, насколько сильно влияние Фариды на сына. Так, в журнале «Мари‑Клер» за октябрь 1961 года было написано: «Нуреев боится, что мать приедет за ним в Париж и отвезет его в СССР. Однажды его спросили об этом, и он подтвердил: „Наверняка я бы проглотил приманку“».

«Я много раз видела Рудольфа в его лондонском доме, — вспоминает Николь Гонзалес, его парижский пресс‑атташе, — готового ехать в аэропорт за матерью. Вроде бы ей давали визу, и Руди оплачивал билет на самолет. Но в последнюю минуту приходила телеграмма, в которой говорилось, что его матери в самолете нет. „Я уже начинаю к этому привыкать“, — вздыхал он»{110}.

Нуреев как заведенный продолжал делать официальные запросы, убежденный, что однажды чиновники сдадутся. Чиновники, может быть, и сдались бы, но в дело вмешивалась политика.

По сути, жизнь семьи Нуреевых во многом зависела от случайностей международной дипломатии. В 1970 году Рудольф был страшно огорчен побегом Наталии Макаровой, потому что был убежден: это негативно отразится на его собственной судьбе. Решения Хельсинкского совещания 1975 года{111} вселили в него большие надежды, но на практике ничего не произошло, и для Нуреева это было поводом для депрессии.

В 1976 году, отчаявшись увидеть мать, он решился заговорить. Выйдя из больницы в Калифорнии, где он оказался из‑за пневмонии, Нуреев официально обратился к американскому президенту Джеральду Форду и британскому премьеру Гарольду Вильсону с просьбой оказать давление на Брежнева. Год спустя, незадолго до конференции в Белграде, на которой предстояло конкретизировать Хельсинкские соглашения, он повторил попытку.

1 апреля 1977 года «Нью‑Йорк Таймс» опубликовала открытое письмо Нуреева, в котором тот подтверждал свою добрую волю и свой политический нейтралитет. Просьбы, обращенные к Кремлю (выпустить за рубеж Фариду Нурееву, ее дочь Розу и внучку Гюзель), по всему миру поддержали люди, хорошо знавшие талантливого танцовщика (всего было собрано более ста тысяч подписей). Но сердце человека, который мог бы решить эту проблему (я полагаю, Брежнева), дрогнуло не сразу.

Гюзель, которой было уже девятнадцать лет, позвонила своему знаменитому дяде в июле 1980‑го. Как оказалось, она вышла замуж за молодого эквадорца, учившегося в Советском Союзе, чтобы на законных основаниях выехать из страны. Рудольф срочно перевез ее в Нью‑Йорк. Для обоих встреча была настоящим шоком. Девушка плохо адаптировалась к западному образу жизни и не понимала элементарных вещей. Она не получила достойного образования, не умела себя вести и не проявляла ни малейшего интереса к миру искусства. Тем не менее гонору ей было не занимать. Когда, например, Рудольф спросил ее, что она сделала с шикарными меховыми вещицами, которые он присылал в СССР, она ответила, что оставила их там, потому что была уверена, что на Западе они вышли из моды. Рудольфу это не нравилось, но он помогал ей во всем. Ему казалось, что так он оплачивает долг перед своей семьей. Все расходы Гюзель он взял на себя.