Будьте светлы духом (Воспоминания о В. В. Розанове) - Татьяна Васильевна Розанова
А годы уходят, все лучшие годы…
В себя ли заглянешь?
Вот и вышла правда поэзии.
Какова судьба Розановых? Бутягиных?
Боже, как страшно жить: лучшие расчеты не предупреждают самых ужасных проигрышей:
Все темно в мире. И думай только о бедной душе своей: „Помилуй мя, Боже“. Прощай. Целую тебя крепко, наша милая, славная Шура, наша верная Шура.
Вот 54 года. Как-то особенно хватаешься за последнюю черту. Страшишься „расползания врозь“. Страшишься одиночества. Вот наша милая мама только что задремала. Она самая верная в семье. У нее и нет ничего кроме „верности“, она из нее одной состоит. До чего она ждала в Мюнхене письма детей. Сколько раз таскала меня на почту. Хотела телеграфировать вам. Как она к бабушке привязана, к Дмитр. Андр. и ко всем, кто сам с нею не порвал связи. Она и связывает нас всех, и, в сущности, всех охраняет, сделала всех, а кажется только „считает белье, да копейки“.
Так-то идет жизнь, так-то она делается.
Великий это дар — „делать жизнь“. Редкий.
Милой Домне Васильевне[27] поклонись. Она такая славная и, кажется, тоже „верная“ дому нашему, насколько это можно чувствовать чужому человеку.
Мама к ней тоже очень привязана.
Паша и Аннушка[28] еще легкомысленны.
Детишек: Васю, Надю, Варю, Таню, Верочку обнимаю. Все хорошие письма прислали.
Папа».
* * *
«Милая Варя! Ты первая прислала нам письмо и оно прилетело к нам, как ласточка. Спасибо. Оно очень подробно и хорошо. Я прочитал его Елене Сергеевне и она сказала: „Варя может быть очень хорошим ребенком, но она не сдерживается, и тогда делает безумные поступки“. Говорили много и о Тане. Елена Сергеевна очень ценит Таню, уважает ее характер и любит ее душу. Прощайте все! Целуем всех крепко, крепко.
Папа и мама».
* * *
Летом мы всей семьей в 1910 году уехали в Малороссию, близ Полтавы, а родители вместе с начальницей школы, Еленой Сергеевной Левицкой, уехали в Германию, на курорт «Наугейм», так как мама все болела сердцем. Больна была и Елена Сергеевна. Мы, дети, лето провели очень хорошо, родители часто писали нам из-за границы (письма эти сохранились и находятся в Государственном литературном музее). Помню, с дачи мы ездили в Киев. Сестра Аля, Вера и я. Были во Владимирском соборе, который на меня произвел сильное впечатление, особенно орнаменты Врубеля и «Рождество Богородицы» Нестерова. Нестеров был в молодости мой любимый художник. Много открыток из Владимирского собора было у меня тогда, потом я их кому-то подарила. Помню, как мы ходили с сестрой Алей в Кирилловскую церковь смотреть роспись Врубеля. Церковь была в честь «Сошествия Св. Духа на апостолов». Она запечатлелась в памяти навсегда. С тех пор был мне особенно дорог Врубель, а сестра рассказала мне о его трагической кончине. Ходили мы с Алей и в Киевские пещеры, они меня очень заинтересовали, но и напугали своей тишиной и таинственностью. Спускались мы в пещеры в темноте со свечами; особенно мне запомнились две фигуры вросшие в землю — святителей Иоанна и Иакова. Разъяснения давал монах Киево-Печерской Лавры.
Осенью 1910 года мы переехали на новую квартиру на Звенигородскую ул. Мама с папой приехали раньше нас, чтобы убрать квартиру, а мы приехали с Украины через несколько дней. Помню, утром, на другой день, сидим мы за утренним чаем в столовой. Мама очень оживленна, много рассказывает о поездке за границу, о хороших тамошних порядках, о том, как они с папой ездили кататься с искусственных гор после своего лечения.
Все казалось благополучно, но у нас екало сердце, мы были удивлены: маму не узнавали, у нее было странное выражение лица и не свойственная ей говорливость. Мы, дети, притихли… Вдруг, мама как-будто поперхнулась чем-то и начала медленно на один бок сползать со стула… Мы страшно испугались, не понимая в чем дело. Отец вскочил со стула, бросился к ней, думал, что она поперхнулась хлебом, неосторожно начал стучать ей по спине, давать глотать воду, но ничего не помогало, объяснить она не могла ничего, что с ней случилось, — язык у нее онемел.
Бросились за врачом, была ранняя осень, все знаменитые врачи были в отъезде, пришлось вызвать с лестницы случайного врача — Райведа, и он сразу определил — паралич. Язык постепенно стал отходить, она стала говорить, но левая рука плохо поднималась, а правая нога еле двигалась и как-то волочилась по полу. Затем ее стали лечить известные петербургские врачи, но ничего не помогало, она осталась на всю жизнь наполовину парализованной.
Наша жизнь в корне изменилась, дома было очень мрачно, отец часто плакал. Мама мало говорила, ко всему стала безучастна, сидела в кожаном глубоком кресле или лежала на кушетке. Сама она больше не могла ничего делать, даже причесаться. Все должна была делать горничная или я, когда бывала дома. Хозяйство уже вела Домна Васильевна; она же разливала чай за столом.
Мама теперь обыкновенно лежала на диване, больная, требовала, чтобы все двери были открыты, и наблюдала, что мы делаем в своих комнатах.
Читала мама мало, больше акафисты преподобному Сергию, Богородице, Иисусу Сладчайшему; читала также все папины статьи в газетах. Эти статьи прочитывала она очень внимательно и серьезно, часто папу останавливала, когда видела, что он уж очень резко выступает в печати, всегда говорила: «Вася, это ты нехорошо написал, слишком резко, — обидятся на тебя», или же: «слишком интимно пишешь о детях, это не надо в печать помещать». И большей частью отец слушал мать, выбрасывал целые куски написанного или же не отдавал вовсе в печать. Папины книги она читала все, по нескольку раз от доски до доски и как-то интуитивно очень все понимала, хотя образования у нее не было и писать она почти не умела.
А почему она не получила никакого образования, история этого такова: она жила со своей матерью Александрой Андриановной Рудневой в деревне Казаки; отец у нее умер. Там была двухклассная школа; в то время считалось, что девочкам из бедной семьи учиться не следует; мама как-то нашалила в школе, ей поставили по поведению 4, бабушка очень обиделась за дочь, значит ее дочь опозорена за безнравственность: так она поняла, — и
