Жорж Санд, ее жизнь и произведения. Том 2 - Варвара Дмитриевна Комарова
Г. Жюлю Букоарану, rue de l’Aspic в Ниме.
Париж, 15 октября 1838 г.
Милое дитя. Мы выезжаем из Парижа 18-го, будем в Лионе 23-го, выедем оттуда 25, а 26 будем в Авиньоне или Арле, смотря по тому, насколько погода нам будет благоприятствовать проехать более или менее водою.[60]
И действительно, запасшись всевозможными рекомендательными письмами, таможенными пропусками и разными иными бумагами от влиятельных лиц, «ибо в провинции протекция всегда пригодится бедным путешественникам»,[61] Жорж Санд с детьми и горничной выехала 18 октября из Парижа. По дороге она заехала в Плесси, где повидалась с «папашей Джемсом» и «мамашей Анжель» и их семьей, а потом направилась в Лион и Авиньон, куда попала в заранее назначенный срок и откуда сделала маленькую поездку в Воклюз, полный воспоминаний о Петрарке, и наконец, прибыла в Ним, где ее встретил старый друг Жюль Букоаран. Уже из Лиона она предупредила Букоарана, чтобы он заботился
«не о том, чтобы ей приехать в Ним, а о том, чтобы ей выехать вовремя в Перпиньян на границу Испании, ибо там она должна встретиться с г. Мендизабалем, а потому ей там необходимо быть вечером 29 или утром 30-го».[62]
Оказывается, однако, что дело было не в Мендизабале, а в том, что там она должна была съехаться с Шопеном, которому обещала подождать его несколько времени в Перпиньяне и, если он не приедет, уехать без него дальше.[63]
Очевидно, что этот отъезд из Парижа порознь, а не вместе был устроен ради всегдашнего отвращения Шопена ко всему, что отзывается отступлением от внешнего декорума и распущенностью.[64]
Лишь самые немногочисленные друзья – Гжимала, Фонтана и Матушинский, – знали, куда он едет. Остальным, близким и далеким знакомым, он просил (и не раз, а много раз) как можно меньше говорить и сообщать о нем, даже письма своим родным пересылал через Фонтану и получал их письма через него же – точно так же и своим издателям, видимо, желая от всех скрыть точное место своего пребывания.[65] Словом, в этом отъезде на Майорку было столько же таинственности, сколько во время поездки в Венецию все делалось гласно и открыто.
Жорж Санд пишет M-me Марлиани из Перпиньяна:
Перпиньян. Ноябрь 1838 г. (вероятно 1-го).
«Я покидаю Францию через два часа. Пишу Вам на берегу самого синего, самого прозрачного, самого спокойного моря. Это точно море Эллады или какое-нибудь швейцарское озеро в самый прекрасный день.
Мы все здоровы. Шопен приехал вчера в Перпиньян свежий, как роза, и румяный, как репа, и к тому же здоровый, героически вынеся 4 ночи в дилижансе. Что касается нас, то мы путешествовали медленно, мирно и окруженные на всех остановках друзьями, которые осыпали нас своими любезностями!..»[66]
Такими друзьями, кроме уже упомянутой семьи Дюплесси, были: в Лионе – M-me Монгольфье и Теодор де Сен, а в Ниме, кроме Букоарана, еще некая M-me Орибо или д’Орибо (с которой Жорж Санд сохранила дружеские отношения и впоследствии).
Из Перпиньяна наши путешественники отправились уже вместе, на пароходе «Phénicien», через Пор-Вандр в Барселону, где пробыли несколько дней, осматривая город и окрестности. И где Жорж Санд, между прочим, посетила разрушенный Дворец Инквизиции, произведший на нее потрясающее впечатление, отголоски которого слышатся и в отдельном эпизоде «Путешествия на Майорку», озаглавленном: «Монастырь Инквизиции», и в той главе «Графини Рудольштадт», где в числе испытаний, перенесенных Консуэло перед ее вступлением в масонское братство «Невидимых», ей приходится увидеть в подземелье замка следы всех тех ужасов и злодеяний, какие совершались во имя веры Христовой людьми, забывшими и извратившими высший завет Христа.
Из Барселоны путешественники выехали на пароходе «El Mallorquin» на Майорку. Переезд их был очень благополучный и поэтический.
«Когда мы ехали из Барселоны в Пальму (главный город Майорки), – пишет Жорж Санд в «Un Hiver au Midi», – теплой и темной ночью, освещенной лишь необычайным фосфоресцированием за кормой судна, все спало на корабле, кроме кормчего, который, чтобы не подвергнуться опасности тоже заснуть, всю ночь пел, но так тихо и осторожно, точно он боялся разбудить вахтенных матросов, или же точно он сам был в полусне. Мы без устали слушали его, т. к. пение его было чрезвычайно странное. И в ритме, и в модуляциях он следовал совершенно непривычным нам правилам. И казалось, будто этот голос, предоставленный на волю случая, ветер колеблет и уносит вдаль, как дым парохода. Это было скорее мечтание вслух, чем песня, нечто вроде пропетых неясных грез, в которых мысль мало принимала участия, которая вторила лишь качаниям корабля да слабому шуму волн и походила на неопределенную импровизацию, заключенную, тем не менее, в приятные и монотонные формы. В этом голосе созерцания было много прелести»...[67]
«Погода была тихая, – пишет Жорж Санд и в «Истории моей жизни», – море спокойное. Мы чувствовали, как с каждым часом становится теплее...
Шопен не слишком страдал ни во время перехода в Барселону, ни из Барселоны в Пальму... Морис переносил море почти так же хорошо, как я. Соланж менее хорошо, но при виде крутых берегов острова, поросших вырисовывающимися на солнце пальмами и алоэ, она принялась бегать по палубе, веселая и радостная, как само утро».
По прибытии в Пальма-де-Мальорка, главный город всех Балеарских островов, путешественники вскоре убедились, что гг. Вальдемоза и Марлиани несколько заблуждались насчет возможности легко и удобно устроиться на Майорке, т. к. в Пальме не было ни гостинниц, ни каких бы то ни было меблированных комнат, и если бы не французский консул и не родственники Вальдемозы, очень любезные люди, временно поместившие наших путников в каком-то гостеприимном семействе, им решительно некуда было бы деться. Пришлось искать квартиру. Но в Пальме ничего нельзя было найти. Лишь через несколько дней неустанных поисков Жорж Санд нашла загородную дачу, принадлежавшую некоему сеньору Гомецу, который уступил ее со всем, что в ней находилось, в распоряжение наших путешественников за скромную сумму 50 фр. в месяц.[68]
Оказалось, однако, что на вилле находилось так мало каких бы то ни было предметов из мебели
