Доверие - Эрнан Диас
Бенджамин нашел доклад по Фраму и его институту обнадеживающим. С минуту он размышлял о докторе Афтусе и его новом препарате — было бы удобно заниматься лечением Хелен на территории «Фармацевтики Хабера», которую он контролировал. Но ему не улыбалось посвящать своих сотрудников в такую деликатную семейную ситуацию. К тому же Хелен не терпелось попасть в Бад-Пфеферс и Медико-механический институт. Возможно, само это место, импонировавшее Бенджамину по личным причинам, окажет на нее благотворное воздействие. В Бад-Пфеферс, удаленный от больших городов, вряд ли нагрянут с визитом благонамеренные знакомые Хелен, проводящие лето где-нибудь неподалеку, и там однозначно не крутились журналисты.
Бенджамин, как всегда, через своих немецких посредников запросил в свое распоряжение целый корпус Медико-механического института. Изучив чертежи санатория, он пришел к выводу, что максимальную приватность обеспечивает северная часть комплекса, наиболее удаленная от часовни и купален. Представители Бенджамина составили предложение для института, изложив его просьбу. Мистер Раск хотел, чтобы корпус немедленно освободили от пациентов, и обещал оплачивать эквивалентную стоимость размещения, питания и полного курса лечения для всех пустых палат в течение необходимого периода. Весь персонал здания, однако, должен работать в обычном режиме, и мистер Раск оставлял за собой право в любое время привлекать сторонних врачей для консультаций по состоянию его жены. Необходимо будет в сжатые сроки сделать несколько незначительных перестроек, чтобы корпус стал полностью независим от остальной части института и миссис Раск могла расположиться со всеми удобствами. Все перестройки, которые, само собой, оплатит мистер Раск, были указаны с пояснениями на чертежах. Письмо завершалось предложением директору круглой суммы в качестве компенсации за любые возможные неудобства, связанные с этими преобразованиями.
Доктор Фрам в коротком ответном письме, вежливом и сухом, отклонил предложение Бенджамина. Институт не нуждался в преобразованиях, не искал одобрения сторонних врачей и, к счастью, не испытывал нехватки финансирования. Тогда Бенджамин написал доктору Фраму письмо лично от себя, попытавшись донести до него неотложность данного случая и описав личную значимость Бад-Пфеферса для его жены. В заключение он пообещал щедрые неограниченные пожертвования, а кроме того, постройку нового здания для любых исследований, какие директор сочтет нужными. Доктор Фрам не ответил. Через две недели после получения письма от Бенджамина в журнале Deutsche Medizinische Wochenschrift[14] появилась небольшая статья, ставящая под вопрос протокол исследований доктора Фрама, касающихся применения в медицине солей лития и других веществ, о которых научное сообщество располагало скудной и неубедительной информацией. Журнал заявлял, что расследование методов доктора Фрама продолжается, и обещал читателям держать их в курсе по мере появления новых материалов. Вскоре после публикации этой статьи институт столкнулся с нехваткой многих препаратов, имевших первостепенное значение для плановых процедур. Все эти препараты были запатентованы компанией «Фармацевтика Хабера».
Не успел закончиться месяц, как северный корпус был освобожден от пациентов и началась перестройка.
Если его жена пыталась отвлечься от ранних симптомов своей болезни непрестанной благотворительной работой, то Бенджамин искал спасения от горя в дотошном внимании к каждой детали, связанной с институтом. Обустройство корпуса, привлечение наилучшего персонала и подготовка Хелен к путешествию — вот все, что его занимало. Впервые в жизни бизнес стал для него чем-то второстепенным, рутинным — он доверил повседневные операции Шелдону Ллойду и раздражался, когда к нему обращались с рабочими вопросами. Лишь участие в борьбе с недугом жены приносило ему хоть какое-то утешение. Он всегда боялся потерять Хелен — боялся надоесть ей, боялся, что она уйдет к другому. И вот это случилось. Она оставила его, безраздельно отдавшись чему-то, что взывало к ней неистово и неодолимо. Он обнаружил, что ревнует ее к недугу, требовавшему и получавшему все ее внимание и силы, и признавал со стыдом, что сердился на Хелен за то, что она во всем подчинялась своему мрачному властелину.
Бенджамин старался не поддаваться этому иррациональному и сумбурному негодованию, подавлял его, едва оно возникало, и не позволял ему влиять на его отношения с Хелен. Он стал ей братом милосердия, понимавшим, что лучше всего его любовь проявляется в скрытой форме, — он был рядом, но незаметно, проявлял заботу, но безлично. Хелен, ослабленная долгим постом и не отпускавшей ее манией, почти все время лежала в постели. А безжалостный красный монстр, расползавшийся у нее по коже, то и дело доводил ее до слез. Теперь за ней ухаживали врачи и медсестры, занимаясь в основном ее питанием, накладывая компрессы на экзему и вводя морфий, дававший ей хоть какой-то покой. Она была как в тумане, периодически засыпая и просыпаясь, слишком возбужденная, чтобы по-настоящему отдохнуть. В тех редких случаях, когда Хелен хотела видеть мужа и признавала его присутствие, Бенджамин обнаруживал талант следить за ее бессвязным монологом, улыбаясь в нужных местах, проявляя сочувственное возмущение и отвечая на ее вопросы без намека на снисходительность. Во время разговора он всегда держал ее за руку. Иногда Хелен, даже если взгляд ее блуждал в неведомых далях, поглаживала его большой палец своим.
◆
В УТРЕННЕМ СВЕТЕ БЕЛИЗНА вековечных снегов, покрывавших горные пики по обе стороны долины, обретала более насыщенный оттенок, который позже, под полуденным солнцем, сменялся ослепительным блеском. Пасторальный колокольный звон разносился по небу, испещренному стайками плотных облачков, а невидимые птицы с поразительным упорством чирикали на две или четыре ноты. Воздух был пропитан запахом воды, камня и продуктов органического разложения, скрытными путями возвращавшихся из-под росистой грязи к жизни. В этот безлюдный час здания переставали быть объектами зодчества или промышленности и представали в своей минеральной основе, раскрывая окаменевшее в них природное начало. Бриз растворился в относительном безветрии; верхушки деревьев — до того зеленые, что на голубом казались черными, — перестали раскачиваться. И на миг исчезло всякое противоборство, и настал покой, словно время прибыло в пункт своего назначения.
Затем возникли медсестра с компрессом, санитар с мотыгой, врач с планшетом и разносчик с настойкой — и снова запустили все в движение. Вернулись зуд, изнеможение, слова и мысли за этими словами и шум бытия миссис Раск, заглушавший остальной мир.
Прибыв в Медико-механический институт, она посетила палату, в которой некогда содержался ее отец. Всех пациентов, находившихся в более скромном восточном корпусе, сыром и замшелом, стоявшем в неизменной тени двух острых скал, вывели в сад, пока Хелен обходила помещения в компании мужа и доктора Фрама. В тесных покоях отца она казалась довольно рассеянной. Ее взгляд ненадолго задерживался на каждом предмете, словно она
