В. Н. Кривцов - Отец Иакинф
— Это в закрытом-то духовном заведении!
— Но вот тут-то, ваше величество, и начинаются противуречия и нелепицы. Допрошенные семинаристы, все великовозрастные ученики старших классов, от риторики до богословия, в один голос показывают, будто женщина сия купно с отцом архимандритом из окошка ректорской кельи выпрыгнула, когда они пытались в ту келью проникнуть.
— Что, что? Женщина в покоях архимандрита?
— Так точно, ваше величество. Будто жила с ним за келейника. Архимандрит, однако же, обвинение сие почитает для себя оскорбительным и решительно отвергает.
— А сама женщина?
— Женщина показывает, будто была затащена в ограду семинаристами, когда ненароком проходила мимо. Да и окошко-то высотою до трех сажен.
— М-да! Что же вы полагаете, граф? — На красивом лице Александра проступило выражение любопытства и растерянности.
— Дело, разумеется, надобно тщательно расследовать. Но как бы то ни было, речь идет о бунте противу такой духовной особы, как архимандрит и ректор, о сопротивлении военным властям, и я полагаю, ваше величество, виновных надлежало бы наказать розгами и, изъяв из духовного звания, отдать в солдаты.
— Да, да, расследовать. Непременно расследовать! — Государь поморщился. — Но розгами?.. В солдаты?.. Это уж пусть решают на месте!
— Возникает, однако ж, вопрос, ваше величество: как быть с отцом архимандритом, навлекшим на себя столь близкое подозрение в содержании девки под видом келейника?..
— А как полагают поступить духовные власти?
— Местная консистория, по необыкновенности в тамошней епархии такого дела, приступить к оному остается в нерешимости.
— Что же вы предлагаете, граф? — опять растерянно спросил государь.
— Полагаю, ваше величество, поелику дело сие не совсем обычное и более к духовному суждению подходящее, препоручить сие Синоду. Пусть проведет на законном основании подробное расследование для надлежащего замечания и взыскания.
— Да, да, конечно, Синоду, — обрадовался Александр. — Пишите, граф: Святейшему Правительствующему Синоду — не оставлять соблазна сего… гм… без должного замечания и взыскания…
Кочубей протянул государю резолюцию. Тот взял из золотого стакана перо, начертал: "Александр" — и отбросил его в корзину. Каждое перо употреблялось им только единожды, хотя бы то было лишь для подписи имени.
— И пусть об определении своем доложат.
— Не замедлят исполнить, ваше величество.
Государь поднялся и быстрым шагом, так что граф едва за ним поспевал, вышел из кабинета. На площади уже выстроились для развода войска.
II
Вениамин, епископ Иркутский и Нерчинский, кормил ворон на берегу Ангары. Со всей округи слетались зловещие эти птицы на архиерейскую заимку. Ее сразу можно было узнать по вороньему граю, по бесчисленным птичьим гнездам на верхушках берез и сосен. Привыкнув к причуде владыки, ручные, точно голуби, вороны садились на плечи архипастыря и ели у него из рук.
Заслышав звон колокольца и скрип гравия под колесами легкой пролетки, Вениамин поднял голову. Прибыл консисторский секретарь и, не желая мешать владыке, нарушать его каждодневного по утрам занятия, остановился в отдалении.
О странном пристрастии архиерея знала вся епархия. Улучив момент, секретарь спросил:
— Дозвольте узнать, ваше преосвященство, отчего этим птицам вы так благоволить изволите?
Владыка ответствовал кратко:
— Плачу тем дань за Илию-пророка.
Что сие означает, секретарю было неведомо, но чтобы не прослыть невеждою, от дальнейших расспросов воздержался. Однако преосвященный и сам не поскупился на пояснения:
— Ворона — родная сестра ворона. А ворон — птица божия. Тебе ведь ведомо, сыне, — когда Илия-пророк укрылся от мести царя Ахава в пустынных горах за Иорданом, глада он не испытывал. Два раза на день приносили ему вороны и хлеб и мясо. — Наконец епископ стряхнул с рук крошки и в сопровождении крикливых своих любимцев, с карканьем кружившихся над головой, проследовал в свои покои.
На владычной подаче Вениамин появлялся редко. Все дела поступали к архиерею через секретаря. Через него сообщал он членам консистории и свое архипастырское по делам определение. Исполненный властолюбивой гордыни, епископ был малодоступен для духовенства — и черного и белого, даже для присутствующих в консистории протоиереев и ректора. По правде сказать, нового ректора, архимандрита Иакинфа, особенно он не жаловал. Не лежала душа к этому дерзкому и непочтительному академисту. Слишком уж мнил о себе, чересчур был самонадеян! И молод почти неприлично. Видит бог, не хотелось брать его к себе в епархию. Намеревался возвести в архимандриты игумена Лаврентия, добивался назначения его и ректором семинарии, и настоятелем Вознесенского монастыря вкупе. Книжник из Лаврентия был, правда, не ахти какой, но зато в послушании, в неизменной преданности к себе игумена Вениамин не сомневался. Так нет ведь, прислали своего, выкопали где-то в Казани! А вот теперь изволь с ним возиться: почти все дела, что докладывал секретарь, были так или иначе связаны с особой беспокойного архимандрита.
Да, видно, у молодого ректора рука в Синоде. Из ученых, академию кончил! А на что его ум да ученость-то надобны? Учености у него, Вениамина, у самого вдосталь — и в Иене, и в Геттингене, слава богу, побывал, и столько лет лейб-проповедником при дворе матушки Екатерины провел! А что до разных идей новомодных, так в них и нужды нет! От идей сих, вьюношам свойственных, одни заботы да недосуги. Да вот прискакал из России новый ректор, и зачалась крутоверть. Нет, чтоб с ним, владыкой, посоветоваться, испросить наставления архипастырского — сам принялся порядки в семинарии наводить, будто и не бурса тут, а академия заподлинная.
Как учение поставлено, пришлось ему, видите ли, не по нраву! С прожектами разными стал являться. Беспокой с ним, да и только. Всем-то он недоволен. Это, говорит, какое-то попугайское училище, а не учебное заведение духовное! Учителя, мол, невежественны, семинаристы зубрят лишь тексты Священного писания да требников, а до всего прочего, до наук внешних им, мол, и дела нет. И познаниями воспитанников недоволен. Ведомости семинарские пестрят пометами: "понятия препохвального", "изрядного" или "нехудого понятия", самые скромные — "не бездельник", а ректора послушать, так ничего-то мальчики не знают, профессоров, видно, сделать из них замыслил! Удумал завесть преподавание французского языка, опытной физики и бог знает чего еще! И что же? Только восстановил противу себя и учителей, и воспитанников. Слышал Вениамин, прозвали те нового ректора лютым.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});