Повесть о неподкупном солдате (об Э. П. Берзине) - Гунар Иванович Курпнек
— Ишь ты? — удивился Мальков. — Не подошли, выходит, хомуты?
— Именно! Запряжем, тронем с места…
— Подожди, подожди, Эдуард. — Петерс подмигнул Малькову. — Снаряды, выходит, велики, а лошади — малы?
— О том и толкую.
— Масть неподходящая, — съязвил Мальков.
— Да не масть, а… — Берзин махнул рукой. — В общем нам нужны настоящие артиллерийские лошади, а не извозчичьи клячи.
— Где мы их тебе возьмем, битюгов-то? Съели их! Понимаешь? На колбасу пустили! Бери, каких дают! — Мальков встал, подал Берзину руку. — Бывай здоров!
Яркое весеннее солнце пылало жаром на куполах Кремля. Голубизной светились лужи, и в их призрачных глубинах отражались пуховые облака.
Еще в первый свой приход в Кремль Эдуард Петрович поразился царящему здесь запустению. Знакомые по репродукциям Успенский собор, Грановитая палата, Иван Великий и другие архитектурные шедевры выглядели бедными, обшарпанными. Во дворе арсенала громоздились кучи битого кирпича и мусора. В октябрьских боях сгорел верхний ряд казарм, тянувшихся от Троицких ворот до здания Судебных Установлений, где теперь размещался Совнарком. С тех пор окна зияли слепыми провалами.
Но главное — люди. По Кремлю бродили какие-то мрачные фигуры, казавшиеся Берзину загадочными и непонятными. Похожие на монахов только внешним обликом, они ощупывали взглядами каждого человека, просили милостыню и гнусавили себе под нос не то молитвы, не то ругательства.
Выйдя от Малькова, Берзин спросил Петерса, что за странные личности бродят по Кремлю.
— Именно — личности! — Петерс усмехнулся. — Помнишь в «Борисе Годунове» юродивого, у которого мальчишки отняли копеечку? Я как увидел их — сразу вспомнил. Эти вот, — Петерс кивнул на группу людей, отбивавших поклоны у Чудова монастыря, — похлеще того юродивого.
— Они что, живут здесь?
— Забили все щели! Как тараканы… — Он помолчал. — Ох и дряхлый же нам мир достался! Юродивый! И уродливый! Ну да Павел Дмитриевич с товарищами наведут здесь порядок.
Когда проходили мимо бревен, наваленных как попало у Боровицких ворот, Яков Христофорович спросил:
— Ты очень торопишься?
— В арсенал надо, за снарядами…
— Может, посидим, покурим? — И, не дожидаясь ответа, сел на бревно, достал кисет с махоркой, протянул Берзину. — Сворачивай!.. Аркадия видел?
Берзин молча кивнул.
— Значит, все в порядке. Главное — не подавай виду, что ты подозреваешь в них врагов.
Некоторое время сидели молча. Потом негромко, будто разговаривая сам с собой, Яков Христофорович стал рассказывать, как тяжело приходится сейчас молодой республике.
Окончилась короткая мирная передышка. Снова заговорили пушки. Вопреки Брестскому миру кайзеровская Германия оккупировала Крым, вторглась в Донские степи, высадила десант в Тамани. Немецкие агенты спровоцировали наступление турецких войск на Баку. Краснов двинулся на Царицын. Англичане и французы высадились в Мурманске. Потом японские дивизии захватили Владивосток. Интервенты сделали попытку проникнуть в глубь страны, но получили отпор. В ожидании благоприятного момента командование интервентов с помощью своих агентов принялось плести заговоры и интриги, устраивать провокации внутри страны. Вспыхнул мятеж чехословацкого корпуса. В Томске возникло «Сибирское правительство» во главе с эсером Дербером. Новоявленного «властителя» активно поддерживают дипломатические представители США, Великобритании и Франции.
— Эти мне дипломаты! — сквозь зубы проговорил Петерс. — Обнаглели и действуют в открытую. Не помню, рассказывал я тебе об англичанине Кроми? Морском атташе?
— Он встречался с Рейли на конспиративной квартире в Петрограде?
— Значит, рассказывал… Так вот, по заданию этого Кроми белогвардеец Веселаго начал готовить почву для высадки в Мурманске английского десанта. Пока Веселаго действовал на севере, здесь, в Москве, коллеги Кроми по дипломатическому корпусу вербовали офицеров и отправляли их в Мурманск.
— Трудное будет лето, — говорил Петерс. — Огненное кольцо фронтов окружает нас со всех сторон. Мурманск на севере, чехословацкий фронт — на востоке, Туркестан, Баку и Астрахань — на юге… Добавь к этому еще невидимый фронт здесь, в Москве, Петрограде, Вологде, Ярославле. Заговоры, мятежи, шпионаж, диверсии. Савинков становится все сильнее и сильнее. Все это дело рук дипломатов. А тут еще левые эсеры воду мутят, что-то затевают.
— Да, я знаю. Они вышли из правительства.
Яков Христофорович поднялся, с улыбкой взглянул на друга.
— Ну, просветил я тебя, пора и за дело браться. Да и тебя ждут в арсенале.
Записка Малькова возымела магическое действие. Снаряды нужных калибров были получены быстро и так же быстро доставлены в Замоскворечье.
Уставший, но довольный Эдуард Петрович шел через территорию Кремля. Как тени, то тут, то там мелькали подозрительные обитатели этих мест. Сейчас, на закате, фигуры монахов и нищих казались особенно зловещими. На какой-то миг Эдуарду Петровичу показалось, что вот-вот ударят в колокола и тихий вечерний звон разольется по Москве.
И именно в эту минуту Берзин увидел сценку, которую юн долго вспоминал, как помнит человек светлые, радостные часы.
Он шел через Соборную площадь, когда на краю ее, ближе к Москве-реке, увидел необычную картину: поставив раскладной мольберт, не обращая внимания на любопытных, спокойно работал художник. Одетый в длинно-полую кавалерийскую шинель, в небрежно сдвинутой на затылок фуражке, он весь будто светился в лучах заходящего солнца.
Длинная тень Ивана Великого — тень, падавшая на площадь четыреста с лишним лет, — оканчивалась там, где поставил свой мольберт художник. Острым чутьем Эдуард Петрович воспринял всю необычайность, всю новизну представшей перед ним-картины. И ему страшно захотелось взяться за кисти и краски, написать эту выхваченную из жизни картину, передать ее сокровенный, глубокий смысл. Достав из кармана клочок бумаги, огрызок карандаша, он стал быстро рисовать, боясь, что неизвестный художник сейчас уйдет и исчезнет чудесное видение. Но карандаш оказался твердым, бумага — обычная оберточная — рвалась под грифелем, и набросок не получился.
Разругав себя за то, что не догадался захватить блокнот— шел не куда-нибудь, а в Кремль — он, ссутулившись, зашагал прочь. Ему было мучительно больно, что он не может вот так же, отбросив все дела, взяться за кисть и писать, писать, писать. Он тут же отогнал эту мысль, понимая, что это невозможно сделать.
И не подозревал Эдуард Петрович, что это чувство — чувство ответственности перед большим делом становится чертой характера, чертой, которая будет сопровождать его всю жизнь.
5
Они сидели на берегу тихой и мутной Яузы. Савинков был настроен иронически. Заложив руки за голову, он уставился в бездонное небо и воркующим баритоном рассуждал:
— Покончим со всеми этими революциями и контрреволюциями, бросим все дела земные и укатим с вами на юг, к морю Черному. Пусть ласкают нас ветры южные, пусть услаждают наш слух лютни и арфы. Построим виллы, станем ходить Друг к другу в гости и жить, как все — простой, животной жизнью…
— Вы мещанин, Борис Викторович, — Рейли не понял
