Борис Сичкин - Мы смеёмся, чтобы не сойти с ума

— Пане Сичкин, я уезжаю, чтобы вам не дали другую домработницу, я вам на это время нашла золотого человека. Она умеет все: убирает, стирает, гладит, шьет, моет окна, может побелить стены. Вот ее имя и телефон.

— Так я ее могу позвать?

— Нет, конечно! Это если придут з офису с проверкой, вы им скажете, какая она талантливая, и как она прекрасно работает.

Во время уборки Надя без слов фальшиво поёт польские песни, вызывая этим у Емельяна огромную радость.

Я бы, конечно, мог поменять домработницу, но есть опасность, что новая будет петь те же песни, но уже со словами.

Павел Леонидов

С Павлом Леонидовым мы жили в Москве в одном доме и дружили долгие годы. Паша работал администратором Москонцерта и писал стихи к песням, одна из которых — "Тополиный пух" — стала шлягером. В Америке Леонидов концертной деятельностью практически не занимался, но написал и выпустил несколько книг и печатался в газетах. Он был умный, с чувством юмора, но неуемный и, подчас, нетерпимый человек. С громким голосом, хорошо подвешенным языком, Паша на всех плевал и никого не боялся, а его — все. Он досконально изучил систему советской власти, державшейся на фальши и страхе и активно это знание использовал.

В Союзе каждый директор филармонии хочет заполучить известного гастролера, чтобы заработать на нем деньги. Однако известных гастролеров мало, а артистов много; всем им нужны концерты, но вот их-то директор филармонии не хочет и всячески пытается от них отвертеться.

Леонидов звонит секретарю обкома партии, скажем, Краснодара и говорит:

— С вами говорят из приемной директора идеологического отдела СССР Михаила Суслова. Товарищ Суслов отметил ваш край, как передовой, оценил ваши личные заслуги, и в знак поощрения мы решили прислать ведущую бригаду артистов Москонцерта на 20 концертов. Если вы считаете количество выступлений недостаточным, мы, пожалуй, можем немного прибавить.

Секретарь рассыпается в благодарностях, что его заметили, говорит, что да — хорошо бы прибавить, и Паша великодушно добавляет ему еще 10 концертов. Директор филармонии прекрасно понимал, что за ведущих артистов ему навязывают, но тут уж сам секретарь обкома занимался этими концертами, так что матюкался он, только запершись в туалете и про себя.

И так по всему Союзу Паша небескорыстно рассылал концертные бригады.

Надо отдать Паше должное: без всякого театрального образования он прекрасно разбирался в искусстве и, обладая безошибочным чутьем, сделал из многих артистов гастролеров.

Я сидел в комиссии, которая отбирала танцовщиц для Мюзик-Холла, Состав участниц был на удивление слабым, и лишь одна показалась мне способной, о чем я и сказал Паше.

— Нет, Борис, ее не бери.

— Почему?

— Страшная блядь — никому не дает.

— Вы что, делаете концертную программу или организовываете бардак?

Паше сделали сложную операцию, в результате он привык к наркотикам и 10 лет кололся. Пытался бросить, но ничего не выходило. Я наблюдал его до и после укола.

Его первая жена Леля, по его же просьбе, отказывается сделать ему укол. Паша, как зверь, мечется по квартире, пинает ногами мебель, всех оскорбляет; милая, дорогая Леля и очень симпатичная теща идут у него, как две Медузы-Горгоны. Прибегают две его маленькие обаятельные дочки, чтобы поиграться с папой, но Паша орет: "Уберите этих выдр!" — и дети испуганно убегают. Наконец, терпение у Лели иссякает и она делает ему укол. Спустя мгновение лицо его расплывается в детскую улыбку, он нежно целует Лелю, говорит теще, что она мадонна и ангельским голосом зовет детей.

Увы, в конце концов действие наркотика заканчивается. Паша постепенно мрачнеет, в речи начинает прорезываться мат — и все возвращается на круги своя.

Через 10 лет Леонидов влюбляется в редактора Росконцерта Галю, они поженились и Паша, не ложась в больницу, завязал с наркотиками. Как сказали врачи, это чудо.

Трудно было найти двух более противоположных людей, чем Галя и Леонидов. Он — буйный сумасшедший, а у нее тихая, спокойная, вялотекущая шизофрения. Я не знаю, кто был инициатором их отъезда в Америку, но оба они страдали ностальгией и, возможно, из-за постоянной депрессии бесконечно ссорились. Нахамить Пашу долго уговаривать не приходилось, а Галя наказывала его тем, что прекращала с ним разговаривать и не пускала в постель. Несмотря на страдальческое настроение Паша был постоянно возбужден, готов заняться сексом в любое время дня и ночи, и вынужденное воздержание его угнетало.

— Борис, — звонит он мне после очередной ссоры, — она не будет разговаривать со мной 3 дня. Я ей сказал, что ее мать блядь и послал на хуй.

— Борис, 7 дней в отказе.

— А сейчас что?

— Я на нее рассердился, и, когда она хотела сесть, убрал стул, и она пришла на жопу.

Со временем я по степени наказания безошибочно научился определять деяние, за которым оно следовало.

— Галя не будет со мной разговаривать 6 дней.

— Мать блядь, плюнул в морду, пошла на хуй?

— Точно.

— Галя ушла на 2 недели.

— Сильно ущипнул за жопу и вылил горячий чай на голову?

-Да.

И так далее.

Впоследствии Леонидов заподозрил жену в том, что она лесбиянка. У Гали появилась подруга, интеллигентная русская женщина. Они вместе ходили на концерты, спектакли, Галя бывала у нее в гостях, и это дало толчок необузданной фантазии Паши.

— Она мне сказала, что позвонит в 6 часов вечера. Раздается звонок, это она. "Ты же сказала, что позвонишь в шесть вечера", — говорю я ей. А она: "А что, сейчас разве не шесть?" "Да нет, — отвечаю, — 4 часа дня". Понял?

— Ничего не понял.

— Ну как же — они под одеялом друг друга лижут, а там темно, и время не видно. Вот она и перепутала.

— Паша, — говорю, — тебе бы надо работать в сексуальном отделе агентства Пинкертона.

Их общего сына Васю Паша воспитывал довольно своеобразно. Школьные каникулы. Паша, Вася и я гуляем по Манхэттену.

— Папа, — говорит Вася, — ты мне обещал к началу каникул купить коробку конфет.

— Все правильно, обещал. Ну, пошли.

Мы заходим в магазин, чувствуется, очень престижный. Продавец, менеджер и немногочисленные покупатели говорят таким благоговейным шепотом, что не перекрывают еле слышный звук кондиционера.

— Ну иди выбирай.

Вася уходит, мы остаемся стоять около прилавка возле менеджера и продавца и, по инерции, тоже снижаем тон. Возвращается Вася.

— Выбрал?

— Да, — и протягивает большую коробку.

— И сколько они стоят? — тихим мягким голосом спрашивает Леонидов.

— 55 долларов.

— Хуй тебе!!! — заорал Паша на таком форте, что мог поднять на ноги всех покойников штата Нью-Йорк.