Алексей Варламов - Шукшин

В самой первой автобиографии, написанной Василием Макаровичем в 1953 году, есть строки: «В 1947 г. я был зачислен в военное училище, но по собственному желанию был отчислен». Тут, конечно, сразу возникает недоумение: почему ошибка с годом, ведь прошло-то всего пять лет? В 1947-м он точно ни в каком училище быть не мог — это могло случиться только в 1948-м. И о каком училище идет речь, а главное — было ли это на самом деле, и если было, то сколько времени он проучился и почему был отчислен? Действительно ли по своему желанию или же опять учеба не задалась? В прочих автобиографиях — а в 1950-е годы Шукшин сочинил как минимум три документа в этом жанре — об училище речь не идет. Но военная карьера могла быть попыткой переменить судьбу, воспользоваться тем социальным лифтом, который советская власть предоставляла (вспомним еще раз рассказ «Мечты»: «Самому жить хотелось, действовать, может, бог даст, в офицеры выйти»), но не случилось. Не вышло из Василия Макаровича Шукшина офицера Советской армии. Не смог, не захотел, разочаровался? Кто знает.

А во Владимир он действительно не вернулся. По данным В. Ф. Гришаева, следующим его работодателем становится Министерство электростанций. В этой системе — на строительстве электростанции в Ленинском районе Московской области — Шукшин проработал с мая по август 1948 года. Никакими другими подробностями этого периода его жизни мы не располагаем. Более того, упоминание самого факта работы в Московской области встречается даже не в книге Гришаева «Шукшин. Сростки. Пикет», а в подготовительных материалах к ней, опубликованных в сборнике воспоминаний о Шукшине в 1994 году.

Вслед за этим, согласно имеющимся документам, с апреля по август 1949 года Шукшин работал в системе ремонтно-восстановительных работ МПС (Министерства путей сообщения) и снимал комнату в деревне Щиброво (сегодня это московское Бутово). Однако именно здесь и обнаруживается настоящий временной провал в его биографии, опять-таки заставляющий вспомнить криминальную версию Владимира Коробова, особенно когда читаешь во второй части «Любавиных»: «…Жил одно время во Владимире, потом в Калуге, под Москвой тоже… И в тюрьме сидел, между прочим…»

Сидел вряд ли (да и в автобиографии 1954 года, написанной при поступлении во ВГИК, четко сказано: «Не судим»), но грань — чувствовал.

Со строительства электростанции Василий Макарович уволился в августе 1948 года, а на работу в Головной ремонтно-восстановительный поезд (ГОРЕМ-5) попал в апреле 1949-го. Вот что пишет В. Ф. Гришаев: «По моей просьбе ГОРЕМ-5 Мосэлектротягстроя объединения “Союзподъемтрансмаш” прислал справку о том, что Шукшин работал в этой организации с 18 апреля по 2 августа 1949 года в качестве маляра». Где был и чем занимался он в промежуток между августом 1948-го и апрелем 1949 года — неведомо. В той же автобиографии, где Шукшин рассказывает про тамбовское училище, есть упоминание и о рязанском военном училище: «И еще раз, из-под Москвы, посылали меня в военное училище, в автомобильное, в Рязань. Тут провалился на экзаменах. По математике». Но когда это было? И было ли? Единственное, что можно сказать: и в Тамбове авиационное, и в Рязани автомобильное военное училище действительно в то время существовали.

Подмосковный период в жизни Шукшина важен еще и тем, что у него наконец-то появляется возможность бывать в Москве, узнавать жизнь этого города, привыкать к нему, искать в нем счастья. Возможно, именно тогда в Москве у Шукшина произошли две очень важные встречи, которые предопределили его судьбу, но об этом чуть позднее.

БЫЛ НЕСКОЛЬКО ЗАМКНУТ, ЗАДУМЧИВ

А пока — об армии, точнее о флоте. Василий Шукшин во всех автобиографиях указывал, что служил начиная с осени 1949 года, точнее с 20 октября, однако документы из фондов музея Шукшина в Сростках корректируют эту дату. Василий Макарович Шукшин, 1929 года рождения, русский, слесарь, беспартийный, рабочий, холост, образование семь классов, был призван 20 августа 1949 года Ленинским райвоенкоматом Московской области и направлен на областной сборный пункт в город Химки, а оттуда под Ленинград в город Ломоносов. 30 августа был зачислен на все виды довольствия Специальных курсов Военно-морских сил на Балтийском флоте. 22 сентября принял присягу. 23 февраля 1950 года в ознаменование 32-й годовщины Советской армии и Военно-морского флота получил благодарность от командования за отличные успехи в боевой и политической подготовке. На курсах Шукшин получил специальность радиста и в июле 1950 года был направлен для прохождения дальнейшей службы на Черноморский флот в 3-й морской радиоотряд.

Чем хороши военные документы — в них нет путаницы с датами, однако с образованием путаница все равно есть. Если во всех «анкетных данных» ленинградской учебки про Шукшина писали: образование семь классов, то в аналогичных документах Черноморского флота значатся девять классов, и вряд ли это просто ошибка. Логичнее предположить, что для той должности, которую старший матрос Шукшин во время службы занимал, семь классов выглядели несолидно. Записали девять (хотя, возможно, учли два года учебы в техникуме). Почему его взяли в эту ответственную часть, куда в основном попадали проверенные молодые люди, с правильными биографиями, с законченным средним образованием, с принадлежностью к комсомолу, остается только гадать — не иначе как очередное неслучайное везение на «умных и добрых людей». Контингент здесь сильно отличался от его окружения на стройках («Такие все умные, трезвые, никто не кричит, не дерется», — писал Шукшин матери о сослуживцах), но и требования были строже. Тем более как раз в эти годы шла война в Корее, Америка грозила нападением на СССР, и очевидно, что части, подобные той, где служил Шукшин, находились в состоянии повышенной боевой готовности и служба была действительно службой.

Она заняла примерно три с половиной года из его сорока пяти лет жизни. С одной стороны, это очень много, тем более что флотская жизнь никак напрямую не отразилась ни в его прозе, ни в кинематографе, если не считать нескольких сыгранных впоследствии матросских ролей. Но с другой — Шукшин впервые за много лет получил возможность не думать о хлебе насущном, о ночлеге, у него появилось время остановиться и задуматься. После полуголодного деревенского детства, после работы в колхозе и на стройках вряд ли ему было тяжело физически или нравственно, хотя по каким-то едва уловимым психологическим признакам, по тону и стилю его посланий домой можно заключить, что и во флотское братство он не влился (это была его всегдашняя особенность — не растворяться полностью ни в каком коллективе).