Прожитое и пережитое. Родинка - Лу Андреас-Саломе
Рим, 26/13 марта 1882 г.
Конечно же, я перечитала Ваше письмо уже пять раз[26], но так ничего и не поняла. Что, черт побери, я сделала не так? А я-то думала, что именно теперь Вы наградите меня похвалами. Зато, что именно сейчас я пытаюсь доказать: Ваши уроки не прошли для меня даром. Во-первых, я уже не предаюсь всей душой своим фантазиям, а собираюсь воплотить свои мечты в жизнь; во-вторых, речь идет о людях, которые как будто специально подобраны Вами: они в высшей степени одухотворены и наделены острым умом. А Вы почему-то утверждаете, что вся эта идея так же фантастична, как и прежние, и что она станет еще хуже, если я попытаюсь ее осуществить, так как я-де не в состоянии верно судить о людях значительно старше и опытнее меня — Ре, Ницше и других. Вот тут Вы ошибаетесь. Самое важное (а по-человечески важен для меня только Ре) узнаешь о человеке или сразу, или не узнаешь вовсе. Он еще не совсем согласен со мной, еще слегка ошеломлен, но во время наших прогулок под римской луной, от полуночи до двух утра, когда мы возвращаемся от Мальвиды фон Майзенбуг, я со все большим успехом внушаю ему эту мысль. Мальвида тоже против нашего плана, о чем я очень сожалею, так как очень ее люблю. Но мне уже давно ясно, что в принципе мы с ней всегда имеем в виду разные вещи, даже если соглашаемся друг с другом. Мальвида имеет обыкновение выражаться следующим образом: то или это «мы» не должны делать, или «мы» можем себе это позволить, и при этом я совершенно не могу понять, кого она имеет в виду под этим «мы», должно быть, какую-нибудь идеальную или философскую партию, я же могу ручаться только за свое «я». Я в своей жизни не могу следовать чьему-либо примеру и сама не хочу быть примером для кого бы то ни было, напротив, я собираюсь строить свою жизнь так, как считаю нужным, и добьюсь своего, чего бы это мне ни стоило. Я отстаиваю не принцип, а нечто значительно более чудесное — то, что сидит в каждом человеке, ликует от неизбывной полноты жизни и изо всех сил рвется наружу… А еще Вы пишете, что мое стремление целиком посвятить себя только духовным целям рассматривалось вами как некий «переходный период». Но что Вы называете «переходным периодом»? Если за ним стоит некая конечная цель, ради которой я должна пожертвовать самым лучшим, что есть на земле, — с таким трудом доставшейся мне свободой, — тогда уж лучше я навсегда застряну в переходном периоде, ибо от свободы я не откажусь. Счастливее, чем я сейчас себя чувствую, мне уж точно в жизни не быть, так как беспечно-благочестиво-бодрая битва, которая вот-вот разгорится, меня совсем не пугает, напротив, я только и жду, чтобы она разгорелась. И тогда посмотрим, не окажутся ли все эти «непреодолимые ограничения», которые устанавливает жизнь, безобидными, нарисованными мелом штрихами!
Мне будет страшно, если Вы в душе не согласитесь со мной. Вы пишете с досадой, что Ваш совет мне, скорее всего, уже не поможет. «Совет» — нет! Я жду от Вас не совета, а чего-то куда более важного для меня — доверия. Естественно, не в общепринятом смысле, это само собой разумеется, а такого доверия, которое, независимо от того, что я буду или не буду делать, оставалось бы в пределах тех ценностей, которые разделяем мы оба (вот видите, существует же еще некое «мы», мной признаваемое!). И которое наверняка останется частью меня самой, как голова, руки или ноги, — с того дня, когда благодаря Вам я стала тем, кто я есть.
Ваша девочка.
Сначала в Риме произошло то, благодаря чему мы одержали верх в нашей схватке, — приезд Фридриха Ницше[27]; друзья, Мальвида и Пауль Ре, оповестили его письмом, и он неожиданно приехал из Мессины, чтобы побыть с нами. Еще большей неожиданностью стало то, что Ницше, едва узнав о моем плане от Пауля Ре, тут же изъявил желание стать третьим в нашем союзе[28]. Мы даже определили место пребывания нашего будущего триединства: сначала мы выбрали Вену, но потом остановились на Париже, там Ницше хотел послушать какие-то курсы лекций, а мы с Паулем намеревались возобновить отношения с Иваном Тургеневым, с которым я была знакома еще по Санкт-Петербургу[29]. Мальвиду немного успокоило, что там за нами будут присматривать ее приемные дочери Ольга Моно и Наталья Герцен[30], которая к тому же вела небольшой кружок, где юные девушки читали прекрасные произведения. Но по-настоящему довольна Мальвида была бы только в том случае, если бы сына сопровождала госпожа Ре, а брата — фройляйн Ницше…
Мы весело и безобидно шутили, так как очень любили Мальвиду. а Ницше часто бывал в таком возбужденном состоянии, что утрачивал свой обычно немного степенный или, точнее, слегка торжественный вид. На эту его торжественность я обратила внимание уже во время нашей первой встречи в соборе Св. Петра, где Пауль Ре в одной особенно удачно освещенной исповедальне увлеченно писал свои заметки и куда поэтому был прислан Ницше. Его первые слова, которыми он приветствовал меня, были: «Какие звезды свели нас здесь вместе?» То, что так хорошо началось, приняло вскоре иной оборот, заставивший Пауля Ре и меня поволноваться за наш план, так как его осуществление было осложнено неожиданным вмешательством со стороны третьего. Ницше всего-навсего хотел упростить ситуацию: через Пауля Ре он предложил мне руку и сердце. Мы озабоченно размышляли над тем, как уладить дело, чтобы не повредить нашему тройственному союзу. Было решено прежде всего объяснить Ницше мое принципиальное неприятие любой формы брака, но также упомянуть и то обстоятельство, что я живу на генеральскую пенсию своей матери; кроме того, выйдя замуж, я потеряю собственную маленькую пенсию, которая положена мне как единственной дочери русского дворянина
Когда
