Карина Добротворская - Блокадные девочки
– Слушали, пока было электричество. Сперва такой гудок: «У-у-у», а потом: «Воздушная тревога, воздушная тревога!» Однажды бомба попала в Таврический сад, у нас вылетели все стекла, и дверь с крючка сорвало. Мы как раз собрались попить чаю, разожгли буржуйку, вскипятили снег, а тут все разорвало. Но мы сначала выпили свой чай и съели свои кусочки хлеба – и только потом встали и законопатили окно. Боялись, как бы все не остыло.
– А чем топили?
– Топили книгами. Еще у нас был огромный буфет, его надолго хватило. У бабушки был киот, его тоже жгли. Сожгли несколько икон.
– Вы верующая?
– А я не знаю. Я крещеная. В блокаду мы в церковь не ходили. Может быть, только весной 43-го к Пасхе.
– Что-то читали в блокаду?
– По-моему, я ничего не читала до конца 43-го года. Потом читала, конечно. Помню, что читала «Бурю» Эренбурга, «Обрыв» Гончарова. И никак не могла понять, ну почему, почему они все сходят с ума, с жиру бесятся – ведь живы, здоровы, сыты, ну что еще нужно!
– Как ваш день проходил?
– Вставала, потом, наверное, шла за снегом, потом топили снег, потом надо было что-то расколотить для буржуйки, это ведь довольно тяжело. Я даже не помню, что я делала. Как-то существовала.
– Время медленно тянулось или быстро?
– Тогда время вообще медленно шло, это сейчас оно быстро бежит. Шкаф какой-то разрубить на дрова, это уже несколько часов занимало… Потом сходить за снегом. Потом где-то слышала, что мясо дают по карточкам, надо было идти, стоять в очереди часов пять или шесть.
– В театре были хоть раз?
– В Музкомедию ходила наверное в 42-м. Они играли в Пушкинском театре, но не в костюмах, а в пальто, потому что холодно было очень, темно и у всех на лацканах были эти, знаете, светлячки. В 42-м или в 43-м я была в Филармонии, народу было немного. Помню, что в первом ряду сидела тетка вот с таким кочаном капусты с довольным видом счастливой обладательницы.
– Были у вас вши?
– Вши были, конечно. Я когда привезла бабушку в морг (большой сарай на Петра Лаврова, где люди штабелями лежали, его потом снесли и морг сделали прямо в Спаса на Крови), то увидела мальчика лет десяти в черном костюмчике, у него еще вот так вот рука болталась…
Я смотрю на этого мальчика и вдруг вижу, что у него голова шевелится… Потом поняла, что это от вшей. Весной, когда я в зеркало посмотрела и увидела, что у меня физиономия гладкая, я свои косы перед этим зеркалом отрезала. Жалко было, но пришлось.
– Верили рассказам про шпионов?
– Даже не знаю. Два раза у меня украли паспорт, надо было подробные объяснения писать, потому что считалось, что паспортами могут воспользоваться шпионы. Нас посылали на военные сборы, учили разбирать и собирать пулемет, учили штыковому бою. Командовали: «К бою го-товьсь!» И надо было так встать. Командовали: «Средним коли – раз-два». До сих пор не понимаю, неужели враг ждал бы, пока я в такую позу встану и его уколю штыком?
– Доходили до вас какие-то разговоры про каннибализм?
– Не доходили. Даже когда я читала очень приглаженную «Блокадную книгу», я этого там не нашла. А вот Солсбери немного пишет про это. Я слышала, что в родильных домах последы не уничтожали, а что-то из них варили… А насчет людей нет, не слышала.
– Были какие-то мысли о любви, о мальчиках?
– Ничего не было. Никаких мыслей не было вообще до 43-го года. Только о еде.
– Месячные когда вернулись?
– Наверное в 45-м. Истощенный организм был…
– Что в блокаду казалось самым вкусным?
– Тетя Надя, которая жила в нашей квартире, эвакуировалась и с кем-то прислала нам четыре картофелины. Мы их очистили, шкурку хорошо помыли, провернули, сделали лепешки, а уж потом съели картошку. Вот эта, картошка, пожалуй, и была самой вкусной. Когда я потом в исполком пошла работать, там на завтрак после ночного дежурства давали пшенную кашу с маслом. Очень было вкусно.
– Много мечтали о еде?
– Я думала, что после войны всю жизнь буду есть гороховую кашу. Так вкусно! А зимой 41/42-го года я садилась, закрывала глаза и видела перед собой огромную миску дымящихся макарон. И ловила себя на том, что шептала с закрытыми глазами: «Макароны, макароны, макароны!» Есть сперва ужасно хотелось, а потом голод уже как-то притупился.
– Вы хлеб сразу съедали или частями?
– Хлеб пытались делить на три раза. Но когда очень захочется, съешь еще кусочек, потом еще. А вечером уже есть нечего. Ну нету и нету… Засыпали легко. И твердо знали, что надо вставать, нельзя лежать. Если лежать, то это конец. У меня была школьная подруга Тамара, мы очень дружили, мои тети ее даже с собой на дачу брали, потому что у нее мать пьянчужка была. Из 6-го класса она ушла в ремесленное училище. Однажды слышу стук в дверь, открываю – Тамара. Говорит, мне не дойти до дому, я к тебе пришла. Чаю горячего попила и легла. И все говорит, говорит, говорит. Я – ей: «Тамара, помолчи, я не могу больше, я спать хочу». А она говорит, говорит… Я задремала. А потом слышу: бух! Она упала на пол – и уже мертвая. Наутро я побежала к ее матери, сказала: Тамара у нас умерла, заберите ее, похороните.
– О чем Тамара говорила в ту ночь?
– О том, как она шла, как думала, что не дойдет, и как все-таки дошла… Не помню уже.
– Вы пытались эвакуироваться?
– Сперва вроде как не хотели, потом уже хотели – весной 42-го, но мне исполнилось шестнадцать, и сказали, что шестнадцатилетних не эвакуируют, руки и ноги нужны здесь.
– Не жалели, что вернулись в Ленинград в начале войны?
– Я думаю, что если бы мы остались в оккупации, было бы еще хуже. Все знали, что тетя преподавала немецкий, немцы бы заставили ее переводить, она бы отказалась, я знаю ее характер. Так что неизвестно, что бы с нами было. Моей подруге по институту, эстонке Гейн Нелли Карловне не дали медаль за оборону Ленинграда. Сказали, что фамилия у нее неподходящая. А она всю блокаду в Ленинграде прожила.
– Как вы устроились на работу?
– Осенью 42-го тетя, которая работала с письмами с Большой земли, устроила меня в земельный отдел. Такие отделы открылись во всех исполкомах – распределяли городскую землю под огороды, и это распределение надо было контролировать. Я ходила по разным адресам. Сначала в ЖЭК к управхозу, узнать, жив ли человек. На квартирах у домоуправов было интересно. Невероятное сочетание дешевого быта с антиквариатом. Стоит паршивенький комодик с вязаной салфеточкой, в нем какой-нибудь севрский фарфор, а рядом бумажный цветок в баночке. Весной 43-го года земельный отдел выехал в Токсово, надо было составлять сводки, отвозить их в Ленинград. Там уже было полегче, сажали какие-то овощишки – капусту, морковку, очень эффектный овощ турнепс. Я потом и не видела никогда такой… Но вкусный очень. Чего мы только с ним не делали – и тушили, и варили. Наелись этими овощами, животы вот такие отрастили. У нас на практике была девочка, которая училась с Институте прикладной зоологии и фитопатологии. И она меня совратила туда поступать. Так что с сентября 43-го года я уже училась, а в январе прорвали блокаду. Потом мы от нашего института ходили в госпиталь, ухаживали за ранеными. А потом смотришь, уже и война кончилась.
