Любовь Виноградова - Защищая Родину. Летчицы Великой Отечественной
Зоя, нервная, романтичная, очень ранимая девушка, в подростковом возрасте из-за конфликта с одноклассниками пролежавшая месяц в клинике нервных заболеваний, была фанатичной комсомолкой. С начала войны ее охватило стремление идти воевать с немцами. Желание осуществилось 31 октября 1941 года, когда в числе других добровольцев Зою приняли в диверсионно-разведывательную группу. Их обучали всего пару дней и 4 ноября уже перебросили в район Волоколамска под Москвой. Они минировали дороги и собирали разведывательные данные, но главная задача была другой. 17 ноября вышел приказ Ставки верховного главнокомандования № 428, предписывавший лишить «германскую армию возможности располагаться в селах и городах, выгнать немецких захватчиков из всех населенных пунктов на холод в поле, выкурить их из всех помещений и теплых убежищ и заставить мерзнуть под открытым небом», с каковой целью было приказано «разрушать и сжигать дотла все населенные пункты в тылу немецких войск на расстоянии 40–60 км в глубину от переднего края и на 20–30 км вправо и влево от дорог».[116] Абсолютная бесчеловечность этого приказа поражает. Зима в тот год была на редкость суровая, с морозами под сорок градусов. Жители прифронтовых деревень, где остались уже лишь старики, женщины и дети, у которых военные, сначала советские, потом немцы, забрали все запасы продовольствия, отобрали лошадей, зарезали коров, съели кур, не оставили даже зерна для посева весной, теперь, в самом начале этой лютой зимы, лишались еще и домов.
Не имея ни малейших сомнений в правильности приказа, члены Зоиной группы, вооруженные бутылками с зажигательной смесью и пистолетами, 27 ноября 1941 года начали с деревни Петрищево, спалив там три дома (согласно полученному заданию, они должны были полностью сжечь в течение пяти-семи дней десять населенных пунктов). После этого один человек из группы, не дождавшись в условленном месте товарищей, благополучно вернулся к своим, второй был схвачен. Зоя, оставшись одна, решила вернуться в деревню и продолжить поджоги. Но настороже были уже и немцы, и местное население, не согласное с приказом Верховного главнокомандования об уничтожении их жилья. Когда вечером следующего дня Зоя попыталась поджечь сарай крестьянина Свиридова, тот вызвал немцев. Партизанку схватили и долго мучали. К истязаниям пытались присоединиться две погорелицы, лишившиеся по ее вине домов. Даже на следующий день, когда девушку вели на казнь, повесив ей на грудь табличку с надписью «Поджигатель домов», одна из этих женщин по фамилии Смирнова била ее палкой по ногам и кричала: «Кому ты навредила? Мой дом сожгла, а немцам ничего не сделала!»[117] Обе погорелицы и крестьянин Свиридов после освобождения деревни были расстреляны. Расстрелян был и Василий Клубков, единственный человек из группы Зои, благополучно вернувшийся к своим. Выбив из него признание, что он предал Зою, которое планировалось использовать в отредактированной истории ее гибели, Клубкова расстреляли. А подписанным им показаниям так и не дали ход: передумали.
Казнь Зои Космодемьянской одна из свидетелей описывает следующим образом: «До самой виселицы вели ее под руки. Шла ровно, с поднятой головой, молча, гордо. Довели до виселицы. Вокруг виселицы было много немцев и гражданских. Подвели к виселице, скомандовали расширить круг вокруг виселицы и стали ее фотографировать… При ней была сумка с бутылками [с зажигательной смесью]. Она крикнула: «Граждане! Вы не стойте, не смотрите, а надо помогать воевать! Эта моя смерть — это мое достижение». После этого один офицер замахнулся, а другие закричали на нее. Затем она сказала: «Товарищи, победа будет за нами. Немецкие солдаты, пока не поздно, сдавайтесь в плен». Все это она говорила в момент, когда ее фотографировали… Потом подставили ящик. Она без всякой команды стала сама на ящик. Подошел немец и стал надевать петлю. Она в это время крикнула: «Сколько нас ни вешайте, всех не перевешаете, нас 170 миллионов. Но за меня вам наши товарищи отомстят». Это она сказала уже с петлей на шее. Она хотела еще что-то сказать, но в этот момент ящик убрали из-под ног, и она повисла. Она взялась за веревку рукой, но немец ударил ее по рукам. После этого все разошлись».[118]
Тело Космодемьянской провисело на виселице около месяца, неоднократно подвергаясь надругательствам со стороны проходивших через деревню немецких солдат. Под новый 1942 год пьяные немцы сорвали с повешенной одежду и в очередной раз надругались над телом, исколов его ножами и отрезав грудь. На следующий день немцы отдали распоряжение убрать виселицу, и тело было похоронено местными жителями за околицей деревни. Останки обрели здесь покой лишь на время: впоследствии их перезахоронили на Новодевичьем кладбище.
Глава 7
Первые похороны
Земли нет: ночь одела ее в густой мрак. Горизонта нет: затушеван ночью. «Нужна особая сноровка, особое чутье, чтобы по отдельным сгусткам темноты, неясным штрихам, белесым пятнам определить свое местонахождение. Иногда случайный огонек может сказать очень многое и послужить спасительным маяком среди океана тьмы»[119] — так вспоминала о ночном полете одна из летчиц полка Бершанской. По чужим описаниям сложно составить себе представление о ночном полете с примитивными приборами. Только испытав его на себе, можно понять, сколь специфических навыков он требует. «Ночники» — летчицы и штурманы полка ночных бомбардировщиков — учились видеть в темноте и жить ночью.
Пришедшая в голову конструктору Поликарпову идея применять самолет У–2 в качестве легкого ночного бомбардировщика оказалась необыкновенно удачной. Его самолеты (которые в 1944 году после смерти конструктора переименовали в его честь в По–2) несли двести-триста килограммов легких бомб и, хотя могли нанести противнику относительно небольшой ущерб (тяжелые бомбардировщики несли бомбовую нагрузку в десятки раз выше), выполняли очень важную задачу: «…бомбардировочные операции на малой высоте, преимущественно ночью, с целью не давать покоя противнику, лишать его сна и отдыха, изнурять, уничтожать его авиацию на аэродромах, склады горючего, боеприпасов и продовольствия, мешать действиям транспорта, штабов и т. п.»,[120] навлекая на себя ненависть немцев. Но научиться летать и бомбить ночью было очень непросто.
Своей новой, изнуряющей ночной жизнью полк ночных бомбардировщиков начал жить сразу после получения новых самолетов, и распорядок дня остался неизменным до конца войны. Вернувшись на рассвете после ночных полетов, летчики и штурманы завтракали в столовой и ложились спать. Спали, конечно, недостаточно: мешал шум просыпающегося вокруг мира. Когда спали техники и вооруженцы, поджидавшие и обслуживавшие свои самолеты ночью и чинившие их днем, неизвестно: несколько часов в общежитии, часок, когда тепло, прямо под крылом самолета на земле. Спать, как и есть, хотелось всегда.
Тренировки состояли в полетах ночью по определенному маршруту и в полетах на полигон для ночного бомбометания. Точность бомбометания отрабатывали, бросая сначала «люстру» — светящуюся авиабомбу, или САБ, а потом, прицелившись, сбрасывали цементную тренировочную бомбу. Полет длился около часа — на столько хватало топлива. Как только У–2 садился, его тут же заправляли, вооружали, и можно было летать снова. Каждую ночь до рассвета командир Бершанская провожала на старте уходившие один за другим в ночь маленькие самолеты и встречала их после посадки, место которой было обозначено светящейся буквой «Т». Волнение за своих учениц она прятала за внешней строгостью и бесстрастным суровым лицом.
Сама Бершанская имела многие тысячи часов налета — и днем, и ночью, и вслепую по приборам. В Батайской летной школе она командовала женским отрядом пилотов, много лет работала инструктором, а после этого летала на линиях гражданской авиации. Путь ее в летчицы был таким же непростым, как и у большинства ее учениц. Бершанская, которой в 1941 году было двадцать восемь лет, росла в страшные времена — гражданскую войну. Маленькой девочкой ей пришлось просидеть целую ночь рядом с мертвой мамой, успокаивая братишку. Какое же было счастье, когда через несколько дней объявился дядя и забрал их в свою семью, где они росли пусть в труде и лишениях, но и в любви. Однажды, когда Дуся с другими детьми бегала на школьном дворе, раздался чей-то звонкий крик: «Аэроплан летит!» Самолет пролетел над деревней и стал резко снижаться. Когда дети, запыхавшись, добежали до него, возле самолета, разминая затекшие ноги, приседал и подпрыгивал молодой веснушчатый паренек, совсем такой же, как сельские ребята. Глядя на него, Дуся неожиданно поняла, что «таинство полета доступно самым… обыкновенным людям» (М. Чечнева). Тут же она решила, что тоже будет летать, и отговорить ее было невозможно. Она закончила аэроклуб, потом Батайскую летную школу, в которой осталась работать инструктором. Раскова была давно знакома с Бершанской и пригласила ее в «Авиагруппу № 122» одной из первых. Стоит ли говорить, что, появившись в части Расковой, Евдокия Бершанская потребовала, чтобы ее переучили на истребителя, и расстроилась, когда ей сказали, что дадут командную должность в полку бомбардировщиков. Летать на истребителе ей хотелось намного больше, чем быть командиром полка. Но, услышав приказ, она взялась за дело без возражений. Маленький сын от неудачного брака с летчиком Бершанским остался в тылу с бабушкой. В конце войны у Бершанской была фамилия Бочарова: она вышла замуж за командира летавшего на У–2 мужского полка, рядом с которым женский ночной бомбардировочный авиаполк шел всю войну.[121]
