Александр Крон - О Всеволоде Иванове

- Ну, хорошо. А нож у вас есть?

Я протянул свой дорожный нож - разборный, со штопором, вилкой и ложкой. Нож был одобрен, и, прежде чем выпить, мы обстоятельно и со знанием дела поговорили о ножах. В это время наши жены разговаривали про свое, а на нас посматривали ласково-снисходительно. Однако В.В. относился к разговору в высшей степени серьезно - он прощупывал сообщника. Весь его вид говорил: не мешайте, в кои-то веки удается поговорить с человеком о настоящем деле... Удостоверившись, что я кое-что понимаю в ножах, и попутно убедившись, что во мне еще не умер мальчишка, он заговорщически подмигнул, мы хлопнули по чарочке и с этого момента вступили в увлекательную игру, которая продолжалась вплоть до приезда в Коктебель: мы уже не просто ехали в Крым, мы путешествовали. Каждая остановка поезда превращалась в событие, мы соревновались в географических и этнографических познаниях и в добывании на пристанционных базарах различной снеди. Мы покупали яблоки в Понырях, попахивающих браконьерским душком копченых рыбцов на приазовских станциях и крошечные дыньки на пыльных перронах крымских полустанков, мы ели чебуреки в ночном шалмане на станции Джанкой и пили мутное разливное вино... Наши жены оказывали нам ровно столько сопротивления, сколько нужно, чтоб игра не потеряла интереса, они ахали и всплескивали руками, когда мы вваливались в купе уже расходившегося вагона, журили за сомнительные приобретения, но делали это больше для порядка, в глубине души они сознавали, что отдыхать надо от всего, даже от регулярного быта и добротной гигиенической домашней пищи. В.В. отдыхал с яростной энергией, в промежутках между вылазками мы разговаривали. В.В. подробно расспрашивал меня о моих детских годах, и я сам удивился тому, какое, оказывается, у меня было интересное детство. Несколько раз мы принимались закусывать, раза два в течение дня В.В. крепко засыпал, но через полчаса просыпался и, приговаривая "Ах, хорошо соснул, ах отлично...", начинал готовиться к очередной вылазке.

В Коктебеле мы опять оказались соседями - Ивановы внизу, а мы на втором этаже. Дверь комнаты Ивановых выходила на просторную террасу, по вечерам терраса превращалась в клуб, где обсуждались предстоящие экскурсии, рассказывались всякие забавные истории и разыгрывались традиционные для Коктебельского дома театрализованные шарады. На протяжении многих лет неизменным режиссером и ведущим актером шарадной труппы был художник М.В.Куприянов, многие коктебельские старожилы до сих пор вспоминают "Умирающего лебедя", которого Михаил Васильевич исполнял с неподражаемым юмором. Труппу Куприянова составляли самые разные люди - писатели и члены их семей. В том году состав труппы был особенно удачен, в нем блистали такие звезды, как В.С.Кеменов, - работники Министерства культуры были бы, вероятно, потрясены, увидев своего несколько чопорного замминистра с картонной тиарой на голове, в роли папы Александра Борджиа. Не меньшим успехом пользовались муж писательницы Н.Кальмы В.Л.Гетье - крупный инженер, который при желании мог бы стать не менее крупным комическим актером, и заразительно веселая Вера Острогорская. Ивановы в шарадах никогда не играли, но принимали самое заинтересованное участие, предоставляя труппе почти неограниченное право пользоваться их гардеробом и реквизитом. Сам же В.В. был, кроме того, судьей, арбитром и главным зрителем - самым строгим, самым отзывчивым, самым доброжелательным, никто так не хохотал, как он, когда получалось что-нибудь по-настоящему забавное, он заставлял повторять для отсутствовавших живую картину "Неравный брак", где жениха и невесту очень смешно представляли А.В.Кеменова и В.Л.Гетье, а моя жена, в тяжелом облачении, сооруженном из казенного бобрикового одеяла, с бородой из собственных распущенных волос, изображала попа. Несколько раз для разной аудитории игралась импровизированная сценка "Яд", изображавшая ужин в семействе Борджиа. Папу играл Кеменов, Цезаря и Лукрецию - я и Вера Острогорская. В костюмах мы, по возможности, старались соблюсти эпоху, лексика же была вполне современной: Цезарь и Лукреция разговаривали на ужасающем арго московских стиляг, а непогрешимый папа изъяснялся при помощи столь же ужасающих бюрократических штампов. К концу ужина все трое лежали без чувств, отравленные друг другом. Все это было не совсем верно исторически, но, вероятно, смешно, потому что В.В. каждый раз покатывался со смеху.

Во всякой большой отдыхающей компании всегда есть люди, обладающие неожиданными для окружающих талантами - кто-то знает наизусть много хороших стихов, кто-то удивительно поет блатные песни, третий имитирует разных известных людей, четвертый успешно соревнуется с Вольфом Мессингом в отгадывании мыслей. Через несколько дней после приезда в Коктебель В.В. уже знал этих людей наперечет и умело эксплуатировал на благо общества - ласково и требовательно. Он ободрял застенчивых и умерял меры не знающих, будучи сам отличным рассказчиком, он предпочитал режиссировать, тем самым как бы подхватывая эстафету от Максимилиана Волошина, основателя коктебельской традиции, величайшего затейника и потешных дел мастера. И тут для меня впервые открылось еще одно удивительное и не так уже часто встречающееся среди пишущих людей качество Всеволода Иванова - талант слушателя. В.В. умел слушать как-то так, что если люди и не становились от этого талантливее, то, во всяком случае, раскрывались с самой лучшей стороны. Каким-то чудом он извлекал из людей наружу способности почти угасшие и познания почти забытые, и люди всегда были благодарны ему - не за свой мимолетный успех, а за то, что они сами открывали в себе нечто такое, о чем ранее не подозревали. В.В. искренне считал, что неинтересных людей не существует в природе, и если человек неизвестен, это совсем не значит, что он неинтересен. Если ему и приходилось скучать, то чаще всего с людьми слишком хорошо известными.

Я знавал и других людей, обладавших этим редким талантом. Таким человеком был покойный М.Я.Шнейдер, один из пионеров и энтузиастов молодой советской кинематографии, его крохотную, забитую книгами до самого потолка комнатушку в Серебряном переулке вряд ли можно было назвать салоном, но через эту комнату прошли десятки людей, признанных мастеров и робких дебютантов; они входили туда засветло и выходили на рассвете, там читались пьесы и сценарии, стихи и теоретические статьи, там рождались свежие мысли и оттачивались смелые замыслы, и все это происходило потому, что никто не умел так слушать, как Михаил Яковлевич, - пытливо, восторженно, гневно, самозабвенно. Он заслужил благодарную память многих выдающихся деятелей кино, которым помогал своей блестящей эрудицией и бескорыстными творческими советами. Он тратил себя щедро и умер, почти не оставив печатного наследия, - написанные им незадолго до смерти две книги отличных эссе так и остались неизданными.