Валерий Цапков - Шоколадная медаль

Усатый широким жестом взмахнул рукой, со стола взлетела туча мух, наполнив жужжанием пропыленный воздух помещения.

- Садись, мы сейчас выясним твою личность.

С этими словами усатый достал полиэтиленовый пакет с не очень прозрачной жидкостью, перехваченный в горловине нитками, осторожно проколол его вилкой и бережно наполнил стакан.

- Пей! Пакистанские наймиты этого не пьют, только наши.

Кишмишовка шибанула в нос, во рту стало гадко. Олегов невольно открыл рот, стараясь не дотрагиваться одеревеневшим языком до покрывшихся противным налетом зубов.

- Ну-ка, закуси толстолобиком, свежая баночка, - засуетился тот, что с татуировкой, -ты, видать из Кабула, почем там сейчас бутылка?

Олегов отдышался, зажевал противный привкус во рту сочным куском рыбы, вытер проступившие слезы и ответил:

--Четыреста двадцать афганей, курс к чекам - один к девятнадцати.

- Баснословно дешево, - завистливо вздохнул татуированный, - слушай, а не забросишь ли нам следующей колонной ящичек-другой? Тридцать пять чеков за бутылку даю, в Пули-Хумри пятьдесят после получки могут дать, но ведь туда везти... Кстати, давай знакомиться. Я--Костя, старшина батареи.

Олегов почувствовал, как замешанный черт знает на чем самогон из кишмиша вступил в реакцию с организмом, изменил его химический состав и тем самым окрасил в другой цвет восприятие окружающего. От желудка во все точки тела хлынула теплая волна. Нелепый арест оказался шуткой.

- Меня зовут Миша. Заместитель командира роты.

- Ну-ка, не отвлекаться, между первой и второй разрыв должен быть минимальный, -отрывисто бросил усатый и, с недовольством глянув на замешкавшегося со стаканом у рта Олегова, добавил, - у нас одного за задержку тары топором зарубили.

Олегов вздрогнул, услышав про ''тару''. Это присловье было ему знакомо, напоминало Союз, и не просто Союз, а вполне конкретных друзей. Он почувствовал себя уютней.

- Ты , случаем, Колю "Рашпиля" не знал?

Усатый снисходительно улыбнулся, пожал плечами - нет, не знал.

Потом пили еще и еще, усатый со старшиной рассказывали, как замечательно вольготно служить на этой придорожной заставе, на высоте почти три тысячи метров. Подошедший комендант заставы, розовощекий старший лейтенант, рассказывал, что у дуканщиков Хинджана можно купить все, причем не на много дороже, чем в городе, но Олегову казалось , что они с завистью слушают его рассказы об изобилии дуканов Зеленки, Шестой улицы, Мейванда и Спендзара. Комендант принес в полевой сумке еще пакеты с кишмишовкой, появился противень с жаренной картошкой, потом организовали баню. Усатый с задором кричал: ''Пошали!'' - когда в бане, также сложенной из камней, с жаровней из бронелиста, старшина сек его эвкалиптовым веником, а комендант плескал воду в гильзы от снарядов, вмурованные в печь, и они выстреливали густыми клубами пара, обжигали людей и те спасались от них в крошечном бассейне с ледяной водой, а дневальный прямо в бассейн подавал поднос с горячим жасминовым чаем. Комендант хвастливо рассказывал, как на его БТР все время охотятся духи, обстреливают из гранатомета, но всегда промахиваются, а потом началась стрельба , и они, стоя в одних трусах, видели, как с вершины горы на другой стороне ущелья одна за другой навесной траекторией взлетают шесть ракет. Усатый сказал, что будет перелет, и через минуту горящий фосфор осветил откос у дороги, площадку с машинами невдалеке, зенитные установки боевого охранения колонны, размещенные в кузовах ''Уралов''. Ответили огнем, стало больно ушам, комендант кричал что-то в трубку полевого телефона у шлагбаума, потом отправил посыльного в колонну, чтобы прекратили огонь--мешают артиллерии и танкам корректировать стрельбу. Вершина горы вспыхивала от разрывов, а потом оттуда снова полетела серия реактивных снарядов, и они удивлялись живучести духов, опять била артиллерия, но не все еще было выпито, и старшина все выспрашивал, что за груз везет колонна, есть ли стройматериалы и где стоит машина с продуктами. Мутило и хотелось спать, но стоило закрыть глаза, как начинало подташнивать. Олегов плюхнулся на чью-то кровать, на полке, сделанной из крышки от ящика для боеприпасов, лежала книга, он взял ее, сдул с нее густую пыль, и, чтоб не тошнило, попытался сосредоточиться на ней. Это был Есенин. Полистав, он вырвал лист, стал читать. Это оказался стих, который, положив на '' блатные аккорды'', весело распевал Колька "Рашпиль", топтавший эти дороги три года назад, и школьный учитель Витька Мороз, которому отец, начальник разведки парашютно-десантного полка, пригрозил, что выгонит из дома, если тот пойдет в десантное училище. Особенно хорошо у них получался припев: ''ковыряй, ковыряй, мой милый, суй туда пальчик весь, только вот с этой силой в душу мою не лезь...''

ГЛАВА 3.

Измельчав, горы плавно перешли в холмы, изрезанные оврагами, а те--в пустыню, до приграничного Хайратона оставалось несколько часов пути. После ''своротки'' на Мазари-Шариф, где колонну притормозила комендантская служба, Олегов пересел в машину связи. Ее хозяин, лейтенант Шалыгин, вообще предлагал на обратном пути пересесть к нему, на что Олегов с радостью согласился. Машина связи представляла собой гибрид из ''Урала'' и стоящего у него в кузове фургона с радиостанцией, снятого с ''Газ-66''.

... Олегов стоял в спальном отделении фургона, откинув верхнюю крышку. Нетерпение и возбуждение от приближения к границе СССР, вечно свежее синее небо, прохладный ветер в лицо--все это сливалось в единый сплав чувств и ощущений.

В голове колонны выстрелили сначала короткой, затем длинной очередью. Ударила автоматная очередь и из кабины машины связи, где сидел Шалыгин. На промчавшемся мимо телеграфном столбе с треском разлетелся один из немногих уцелевших фарфоровый изолятор. Только сейчас Олегов обратил внимание на то, что придорожные столбы, знаки и указатели изрешечены пулями. Стреляли уже и впереди и сзади. Придерживаясь, чтобы не упасть, он пригнулся в сумрак радийной будки, достал автомат с примкнутым магазином и с азартом включился в это сумасшествие. Бетонные столбы он не трогал, опасаясь рикошета, выбирал какой-нибудь приметный куст на склоне бархана и короткими очередями расстреливал его, стараясь , чтобы фонтанчики попаданий ложились кучнее, пытаясь прикинуть, какое же нужно брать упреждение на движение машины. ''Занятие'' по огневой подготовке закончилось также внезапно, как и началось - по сигналу головной машины, в которой ехал начальник колонны, капитан Зубов, прозванный за солидный для капитана возраст, комплекцию и грозное выражение лица ''полковник''

Впрочем, это звание у него оспаривал его же старшина, прапорщик Габурин, много лет назад сыгравший в забытом всеми фильме эпизодическую роль гусарского полковника. Времени с тех пор утекло много, однако разворотом плеч и дореволюционной офицерской осанкой он по-прежнему обращал на себя внимание. Габурин служил в Афганистане по ''второму кругу''. После первого, вернувшись домой, он счел нужным открыть беглый ружейный огонь из двухстволки по жене. Ей удалось убежать, они развелись, а его перевели в другой гарнизон. Там он запил, и довольно быстро пропил все деньги, от наказаний его уберегали комбат и командир полка, помнившие его по первому кругу, как совершенно непьющего атлета, умевшего и любившего воевать. Сейчас Габурин, из соображений субординации, предпочитал кличку ''урядник''. Второй круг он начал круто--борьбой с ротной солдатской мафией. Колонна часто ходила в Термез, практически все водители промышляли контрабандой: в Союз товары, из Союза - водку. Прибылей хватало и на подкуп офицеров. Габурина отдали под суд чести прапорщиков за то, что одного солдата бросил в арык, а другому сломал ключицу, но общественное мнение офицеров встало на его защиту, мол, если б все были такие, как Габурин... Он получил строгое предупреждение за неуставные взаимоотношения, после чего затих, ушел в хозяйственные старшинские хлопоты и завел себе собаку.