Рудольф Зальвермозер - Воспоминания ветерана дивизии Grossdeutschland

PzKf-III дивизии СС "Grossdeutschland" возле Растенбурга.

Продвижение по службе в Fuhrerbegleitbataillon было редким из-за того, что потери среди солдат были меньше. Естественно, если кого-то отправляли в подразделение, которое оставалось на фронте, и ему удавалось выжить, то у него было гораздо больше шансов продвинуться по службе. В подразделении вроде нашего, постоянная ротация и, следовательно, меньшие потери мешали нашему продвижению. За время моей службы в Вермахте с апреля 1942 по май 1945 мне удалось достичь всего лишь чина унтер-офицера. Если бы мне удалось поступить в офицерскую школу, то я бы стал офицером. Тем не менее, мои друзья, у которых тоже были дипломы о высшем образовании, продвигались с той же скоростью, что и я.

Моей военной специальностью было обслуживание танковых орудий. Опять же во время обучения нас учили быть не только наводчиками, заряжающими, водителями, радистами или командирами танка. Каждого обучали одной и, в меньшей степени, четырем другим специальностям. Естественно, рекрут не мог надеяться сразу стать командиром танка, но его обучали командирским обязанностям, чтобы он мог с ними справиться в случае необходимости. Если солдат демонстрировал определенные способности, например: меткую стрельбу, хорошее восприятие азбуки Морзе, особые способности к вождению или наклонность к механике, то ему давали именно эту специальность.

Я продемонстрировал особые способности к артиллерийскому делу, но не просто к наведению на цель и стрельбе. Вы должны были определить тип снаряда, требуемого для того, чтобы поразить цель (фугасный, бронебойный и т.д.), оценить расстояние до цели, опередить цель, чтобы добиться соответствия по скорости и направлению, и для всего этого требовался своего рода аналитический ум. Большинство артиллеристов подбиралось с учетом их потенциальной возможности стать командирами. Я не хвастаюсь, но я был достаточно хорош для того, чтобы быть меня выбрали командиры танка, которые имели право выбирать наводчика. Конечно, если ты уже был приписан к командиру и его танку, ты обычно оставался с ним, за исключением тех случаев, когда он или ты был ранен или убит.

Мы никогда не считали нашу службу "просто еще одной работой"; это был наш долг и честь быть солдатом. Мы чувствовали, что у нас нет другого выбора. В конце концов, шла война, я был как раз призывного возраста, и я чувствовал так, как большинство других молодых людей: единственный способ жить заключался в том, чтобы воевать за родину, выиграть войну, а затем вернуться с миром и восстановить свою страну. В том смысле, что мы были образованы и хорошо обучены, мы были профессионалами. Наши возможности намного превосходили возможности русских. Сама по себе наша боевая группа сама по себе была способна уничтожить пять русских танков на каждый потерянный нами, и я считаю, что этот коэффициент был таким на протяжении всей Русской кампании. Однако, к нашему сожалению, у них, возможно, было в десять раз больше танков, чем у нас.

Быстрота наведения на цель и нанесения ответного удара, а также точность стрельбы были основой нашего превосходства. Мы без сомнения были лучше обучены, и наша оптика была лучше. Но наши танки были хуже, так же, как и толщина защитной брони, двигатели были слишком малы для веса танка, также следует принять во внимание узкие гусеницы (которые не могли передвигаться по грязи или болоту). С другой стороны, благодаря нашей быстроте, хорошей подготовке и (по крайней мере, мы так думали в то время) нашему менталитету, мы всегда оказывались выше врага, с которым сталкивались. Когда я говорю "мы", я имею в виду членов элитной дивизии; это необязательно оказывалось правдой для всех остальных подразделений, воевавших на Восточном фронте или других подразделений вермахта в целом.

Восточный фронт

Когда я воевал на Восточном фронте, я был ранен четыре раза. Мои первые два ранения были получены зимой 1943-44, неподалеку от Нарвы, на российско-эстонской границе. Наш танк должен был охранять определенную зону вдоль края леса. Мы патрулировали этот сектор, в тот момент, когда в нас начала стрелять русская 152-мм артиллерия. Мы должны были перемещать свой танк после каждого второго или третьего залпа русских. Я выполнял обязанности наблюдателя (стоял, высунувшись из люка орудийной башни), когда один из их снарядов ударил прямо перед нашим танком. Взрывом вырвало каток и обездвижило танк. Спустя несколько часов нас оттащили батальонному ремонтному пункту. После того, как мы вылезли из танка и пришли в бункер, я решил выйти и забрать свои письменные принадлежности из танка, чтобы написать одно-два письма. Когда я собирался слезать с танка во второй раз, русский снаряд ударил прямо в наш танк. Шрапнель попала мне в правую сторону лица хотя и не слишком сильно. Медик в бункере просто вытащил шрапнель и забинтовал некоторые осколки я до сих пор ношу под кожей.

Рана не вывела меня из строя, и я подумал про себя: "слава богу, это совсем чуть-чуть". У меня было что-то вроде приятного предчувствия, что я могу получить нашивку за ранение, так как не собирался покидать поля боя. Кроме того, это было доказательством того, что я фронтовик.

Рудольф Зальвермозер возле своего StuG-III. Стрелкой помечен его командир, унтер-офицер Хоффман.

Во второй раз я был ранен всего несколько дней спустя. Мы участвовали в маневрах вдоль Нарвского фронта до того, как вступить в запланированное наступление к югу от Ленинграда. Во время этих маневров я был наводчиком штурмовой САУ (самоходной артиллерийской установки) это что-то вроде танка, башня которого заменена жесткой конструкцией. САУ, хотя ее орудие калибром 75 мм может поворачиваться только на 24 градуса по горизонтали, имела то преимущество, что у нее значительно меньший силуэт по сравнению с танком (САУ представляет собой небольшую цель, а так как орудие всегда смотрит вперед, то она всегда повернута к врагу наиболее укрепленной стороной).

В боевом отделении самоходки становилось жарко, поэтому я открыл маленькую стальную заслонку, закрывающую отверстие, через которое наводится орудийная оптика. Я это делал раньше много раз, чтобы подышать свежим воздухом, но внезапно я услышал пулеметную стрельбу и почувствовал теплое онемение в своей голове. Мой заряжающий наверное это увидел, потому что он закричал: "В Руди попали!" Командир приказал водителю сразу же развернуться и ехать назад. Позже, в разговоре с друзьями, я услышал от них - когда они меня увидели, подумали, что моя макушка оторвана, столько было крови. Однако, удивительно, что я был ранен, в то время как САУ не причинили никакого ущерба. Сначала мы подумали, что это снайперский снаряд, который рикошетом отскочил внутрь самоходки, но позже я узнал что один из наших пехотинцев, которые ездили на нашей САУ, начал стрелять по русским из своего MG-34, но соскользнул с брони и выпустил несколько пуль, попавших в нашу оптику и в наше боевое отделение. Еще хуже то, что мне сделали два противостолбнячных укола вместо одного, потому что врач не знал, что мне делали укол всего несколько дней назад. Моя реакция на вторую инъекцию была болезненной. Все мое тело начало чесаться, у меня появились рубцы, и было такое чувство, что по всему телу ползают мурашки. За эту вторую рану я получил удостоверение, несмотря на то, что оно не было вызвано вражеским огнем. Мне опять повезло, потому что через несколько дней после этого мой танк подорвался на мине во время "реального" сражения. Моя третья рана была получена во время моего второго фронтового дежурства, незадолго до покушения на жизнь Гитлера 20 июля 1944 г. Это было трагическое событие, потому что оно также не было вызвано вражеским огнем. Мы участвовали в сражении где-то в Литве, когда один из наших снарядов остался в стволе - он оказался бракованным. Когда снаряд застревает в стволе, по инструкции надо подождать, по крайней мере, семь секунд, извлечь дефектный снаряд и продолжать стрельбу. После того, как мы выждали достаточно времени, командир нашей самоходки приказал извлечь снаряд из казенника это заряжающий сделал вручную. Все что я помню о дальнейшем это то, что я увидел яркое иссушающее пламя. Я ничего не слышал, я не почувствовал взрыва, и честно говоря, не понял, что произошло. Я посмотрел назад на командира и увидел, что он упал мертвым. Водитель вылезал из своего отсека, который был под моим, говоря мне: "Вылезай! В нас попали!"