Артур Прокопчук - ГРУЗИНСКАЯ РАПСОДИЯ in blue

Слушать его надо было уже с самого раннего утра, особенно в районах старого города, где мы поселились на улице Бочоришвили, и где жителей "сванетского убана" (сванетский район — груз. яз), около железной дороги, еще спящих, пробуждало разноголосье бродячих продавцов мацони, меда, зелени и яиц. И еще неизвестного мне тогда продукта, протяжное выкрикивание его названия разносчиком, вызывало ассоциации с тонущими во время кораблекрушения: — "Бати-бути-и-ааа…".

Поднимался утренний бриз и нес по улице с предгорья у арсенала листья и пыль. Потом начинал медленно пробуждаться весь наш дом, весь квартал, у железной дороги поднимали гомон курды-носильщики, спешащие к вокзалу захватить "клиента" и заработать на "пур-марил" (хлеб-соль, груз. яз.). А внизу, по улице Клары Цеткин, сворачивали к "воронцовскому" мосту и предупреждали треньканьем горожан, неторопливо идущих посередине улицы, старые трамвайные вагоны начала ХХ века, с открытыми задними площадками-балкончиками. Трамваи достались городу еще со времен "Бельгийского акционерного электрического общества", соединившего живительными артериями в начале ХХ века несколько районов города — вокзал с Руставели, Авлабар и Веру.

Многоголосый Тбилиси весь звучал с утра и до поздних вечерних часов, его звуки были естественны и органически заполняли кварталы людским говором, а в изгибах буро-зеленой, обмелевшей за зиму Куры, между гранитных набережных стоял немолчный шелест стремительной воды. Звуки лились из распахнутых окон гитарным перебором или аккордами фортепиано, приветствуя весну, подхватывались пением птиц, уносящих эти мелодии в небесную высоту. "Имеющий уши да услышит…"

Мне ясно помнятся дни приезда в Тбилиси, в марте 1957 года, В первый же день, пробужденный протяжными голосами разносчиков мацони и зелени, утренним холодком, потянувшим из открытого ночью окна, я вышел на внутренний балкон закрытого со всех сторон дворика, прошел через вестибюль к крыльцу, выходящему на мощеную булыжником улицу, круто спускающуюся вниз, и обомлел. Прямо передо мной, казалось на расстоянии вытянутой руки, словно парила в воздухе розовая гора. Она уже цвела в эти мартовские дни, а мы только что приехали из серого, унылого и холодного марта Москвы и Минска, где не было и намека на тепло. Это была гора Давида или Мта-цминда, Святая гора, как ее зовут горожане.

Тем ранним мартовским утром, когда я стоял на крыльце дома, а передо мной парило сказочное розовое облако, опустившееся на гору, где зацвел миндаль, я принял окончательное решение — здесь надо жить, этот город для меня, это мой город. Я буду в нем жить.

Конечно, к восприятию этого удивительного города меня подготовила и дорога. Два дня в поезде не прошли даром, особенно с тех часов, когда железная дорога в очередном изгибе, после темноты тоннеля, где-то после Туапсе, выскочила к морю и стала играть с ним в прятки. И нельзя было оторваться от окон вагона. Но эта была лишь увертюра, когда то в струнных, то в духовой группе какая-то нота или аккорд акцентируют твой слух, твое воображение, чтобы потом повториться всем ансамблем и зазвучать мощной мелодией.

И еще — запахи Тбилиси, многие из которых мне были неведомы, ведь наступала весна, до которой было еще так далеко в Минске.

Эта симфония, сотканная из городских звуков и запахов, развертывалась в чаше гигантского амфитеатра, в дальней части которого возвышалась и нависала над сбегающими вниз к реке мощеными улицами, розово-лиловая гора Давида. Передать эти ощущения сложно, невозможно разделить в этой симфонии отдельные ее части на составляющие. Как отделить запах утреннего кофе, которое варила бабушка Даро для своей Лейлы от аромата зацветающей акации на нижних улицах? Или журчание лука на сковородке Дато, расположившегося на балконе, от посвистывания налетевшего мартовского ветра в ветвях деревьев. И новое состояние — "Гижи марты" (сумасшедший март — груз.). В Тбилиси знают, как начинает сводить с ума в это время, на праздник армянского святого "Суб-Саркиса", налетающие по долине, сухие и тревожащие душу, вызывающие бессонницу ветры из Баку…

В первые дни в Тбилиси я просто шлялся по городу, забирался на склоны горы у "арсенала", отделенные от нашей узенькой, горбатой улочки железной дорогой, глазел на соседей курдов, у которых вся жизнь протекала, как яркое и праздничное театральное представление, независимо от того, посвящалось ли оно очередной свадьбе, или собирались их многочисленные родственники на похороны. Наслаждался теплом и тенистой прохладой улиц нашего "сванетского убана".

Тбилисские базары заманивали в свои темные прохладные полуподвалы нарастающей с каждым новым днем лавиной овощей, а на вторых этажах рынков растекалось морем фруктовое изобилие. Меня как-будто снова перенесли в мир моего детства на берега Аму-Дарьи, в те абрикосовые сады и тутовые деревья, где я впервые почувствовал настоящую радость бытия.

Но надо было уже найти работу, деньги неумолимо исчезали, "мои женщины", Иза и Ия, хотя и радовали меня своей солнечной, искрящейся безмятежностью, первозданным спокойствием, или первородным знанием недоступных моему пониманию смыслов, но обе нуждались в "хлебе насущном" и в их медового цвета глазах проступало беспокойство. Рекомендательное письмо от академика Ельяшевича к академику Мирцхулава лежало дома, надо было его уже использовать, как пропуск в академическое сообщество.

Академик, как мы договорились с ним по телефону, принял меня у себя дома, что уже было хорошим предзнаменованием. У меня пока не было опыта деловых встреч — в официальной, кабинетной обстановке я мог бы стушеваться. Здесь в домашней непринужденности, умело организованной гостеприимным хозяином, с чаем и кизиловым вареньем, и состоялось мое "боевое крещение", в беседе, иногда скатывающейся на профессиональные темы. Оказалось, что "батоно" (господин — груз.) Алио, — меня уже научили, как надо обращаться в Тбилиси к старшему не обязательно по званию, но обязательно по возрасту, — так вот, "мой господин" возглавляет Институт полупроводников Академии Наук Грузинской ССР.

Это направление было несколько в стороне от моих представлений о моем будущем месте в науке, и мой "благодетель", с большой теплотой вспоминающий своего учителя и моего профессора, сразу же все понял и решил, куда мне надо обратиться. Он набрал чей-то номер телефона, поговорил с этим анонимом, дал мне адрес и отправил восвояси. Мне только сказал, что меня завтра утром ждет в Институте физики Элефтер Луарсабович Андроникашвили — "батоно Элефтер" (господин Элефтер, груз. яз.).