Валерий Шубинский - Азеф

Но именно ремесленники, а не торговцы составляли большинство евреев Гродненской губернии, пусть не абсолютное, но относительное — примерно 48 процентов. А из этих 48 процентов примерно 30 процентов составляли портные, белошвейки, шапошники. Самая распространенная профессия.

Как им жилось? Художественной и мемуарной литературы предостаточно. Ну а вот сухая статистика: к концу XIX века еврей-портной в данной губернии зарабатывал в среднем примерно 200 рублей в год, или 17 — в месяц. Что приблизительно соответствовало среднему по России заработку индустриального рабочего, но в пять — семь раз уступало доходам, например, квалифицированного петербургского слесаря. Местечковый портной страдал от того же, от чего местечковый лавочник — от узости рынка. Некому было продавать, некого было обшивать.

Другими словами, Евно Азеф по рождению принадлежал к самым бедным, самым скромным, обделенным жизнью подданным русского царя. Пожалуй, он мог бы говорить, что «вышел из народа» (к тому времени, когда он вырос, российские прогрессивные люди, после долгих колебаний, почти включили еврейскую бедноту в состав обожаемого, подлежащего освобождению и принудительному облагодетельствованию «народа»), если бы его отец так и продолжал оставаться портным в Лыскове.

Но неудачи его на этом не кончились.

Азеф родился в эпоху Великих реформ. А в сознательный возраст вступил, когда реформы эти прошли и, наоборот, начались «контрреформы». Не то чтобы Александр III так уж решительно повернул назад государственный корабль — нет, скорее он просто бросил якорь. Но многим стало труднее. В том числе евреям. Особенно — бедным евреям.

В трудную эпоху опора человека — семья. Про семью Азеф известно только одно: она была не только бедной, но и недружной. Постоянные ссоры, драки. В какой-то момент мать сбежала из дома. В еврейской мещанской семье мать сбежала из дома, бросив детей! Эту семейную драму скрывали. Любовь Григорьевна Азеф-Менкина, супруга нашего героя, узнала о ней из случайно подслушанных разговоров мужа с братьями.

И наконец, неудача совсем уж личная, персональная. Азеф, мягко говоря, не был красавцем. Описания его внешности можно коллекционировать — одно к одному:

«Грузный, толстый, очень некрасивый человек с тяжелым, набухшим лицом, с оттопыренной нижней губой» (М. Алданов)[1].

«Высокого роста, толстая широкая фигура его опиралась несоразмерно с туловищем на тонкие ноги. Длинные руки женской формы, вялые, мягкие вызывали при прикосновении неприятное ощущение чего-то склизкого, холодного, точно прикоснулся к холодной лягушке или слизняку» (П. С. Ивановская)[2].

«Грандиозен, толст, с одутловатым желтым лицом и темными маслинами выпуклых глаз… Над вывороченными жирными губами расплющивался нос» (Р. Б. Гуль)[3].

«Высокий тучный господин с короткой шеей, толстым затылком и типичным лицом еврея» (В. Н. Фигнер)[4].

«Он был высокого роста, плотный, широкоплечий, широкоскулый, с врозь торчащими крупными ушами, с низким тяжелым лбом, плоским носом и толстыми отвислыми губами, он представлял собой резко выраженный монгольский тип. Пискливый тонкий голос как-то странно-нелепо соединялся с его крупным телом» (Ж. Лонге, Г. Зильбер)[5].

Если посмотреть на фотографии Азефа (их немного), то лишь на одной или двух из них он выглядит более или менее респектабельно (хотя все равно малоприятно). На остальных — просто ущербно-криминальный тип из Ломброзо. (Этого автора уроженец местечка Лысково читал в тюрьме Моабит незадолго до кончины.)

Можно с уверенностью сказать, что и маленький Евно Азеф не блистал красотой, да и обаянием не отличался. Видимо, он был неловок, неуклюж. Говоря, картавил, пришепетывал, «словно у него кончик языка был обвязан марлей», — эти недостатки дикции сохранились и во взрослые годы. Конечно, его травили, обижали.

Существуют детские рисунки Азефа, воспроизведенные в книге А. Гейфман «В сетях террора» (2002). Рука хорошая. Один (повторенный дважды) рисунок: толстый мальчик в коротких штанах, с плоским, курносым, косоглазым, не еврейским, а каким-то азиатским лицом («монгольский тип»), ощетинившийся, с нелюдимым взглядом. Автопортрет?

Итак: некрасивый, толстый, нелюбимый сверстниками мальчик. Из бедной семьи. Из неблагополучной семьи. Из пораженного в правах меньшинства. В неудачную эпоху.

Только один дар положила фея в его колыбель. Только одно качество было ему дано — качество, которого никто не мог за ним отрицать даже после его разоблачения.

Ум. Цепкий практический ум.

РОСТОВ-ПАПА

В 1874 году, когда Евно Мейер должен бы пойти в хедер (традиционную еврейскую начальную школу), судьба семьи резко переменилась. И в хедер Евно, скорее всего, не пошел.

Портной Фишель Азеф решил переселиться из Гродненской губернии к Азовскому морю, на юго-восточную окраину черты оседлости. В Новороссии искали лучшей жизни многие бедные евреи. Иные меняли мещанскую участь на крестьянскую: в Тавриде было немало еврейских земледельческих колоний. Кому-то из них, как Давиду Бронштейну, отцу Троцкого, земледелие принесло достаток. Другие, переселяясь в молодые торговые и промышленные города, оставались верны традиционным еврейским занятиям.

Ростов-на-Дону — это то место, где (повернись европейская политика в начале XVIII века иначе) мог бы находиться Петербург. Но ростовчане (тогда говорили «ростовцы») гордились, что их город, в отличие от соседних Новочеркасска и Таганрога, построен не на петербургский манер, по царскому указу, а вырос органически.

Ростов-папа в южном фольклоре — пара Одессы-мамы. Считалось: где побывали ростовские жулики, одесским делать нечего. Одесса обязана была своим бурным развитием хлебному экспорту. Ростов (бывшая приграничная крепость Святого Димитрия Ростовского, основанная при Екатерине) тоже стал центром хлебной торговли. Но не только. Город был необыкновенно удачно расположен: в устье Дона сходились пять почтовых трактов. Здешние ярмарки были знамениты еще при Николае I. И уже тогда там продавалось не одно лишь сельхозсырье, а и донецкий уголь, металлоизделия…

Потом наступила эра железных дорог. Строил их в этих краях, кстати, не кто иной, как Самуил Соломонович Поляков — один из тех нескольких евреев-миллионеров, входивших в финансовую элиту империи, на которых никакие ограничительные законы уже не распространялись. Поляков жил в Петербурге не где-нибудь, а в бывшем дворце графов Лавалей, был действительным тайным советником, а следовательно, потомственным дворянином, и мечтал о баронском титуле. Но его кипучая деятельность (быстрее его и, правда, дороже его не строил железных дорог никто в мире) сказывалась и на судьбах его полунищих единоверцев. Не забудем при том, что владельцем Азовского пароходства был Яков Соломонович Поляков. А Лазарь Соломонович, третий брат (самый авантюрный и амбициозный), был соучредителем Азовско-Донского банка.