Леонид Брежнев - Чувство Родины

Глава 2

Пришлось тогда усвоить одну истину: время имеет не только протяженность, но и объем. Можно бесцельно транжирить, убивать свои дни и часы, а можно их сжать, уплотнить, загрузить до предела. И тогда окажется, что очень многое успеешь сделать.

Жилось нам в общежитии на Херсонской улице иногда голодно, холодно, одеты мы были кто во что горазд: носили сатиновые косоворотки, рабочие промасленные кепки, кубанки, буденовки. Галстуки в те времена мы, разумеется, отвергали. Но комсомолия 20-х годов жила ярко и интересно. Нужды страны были нашими нуждами; мы мечтали о светлом будущем для всего человечества, шумели, спорили, влюблялись, читали и сами сочиняли стихи.

Знатоками поэзии мы себя не считали, превыше всего ставили актуальность, политическую направленность стихов. И поэты были у нас свои, комсомольские.

Однажды я ехал по железной дороге, в том же вагоне сидела девушка моего возраста, тоже студентка. Разговорились. Девушка показала тетрадь со стихами, какие обычно собирают в альбом. И вот что характерно: в этой тетради оказалось стихотворение, которое прежде я никогда не встречал, – «На смерть Воровского». Мы тогда тяжело переживали убийство нашего посла, стихи взволновали меня, тут же я выучил их наизусть. С первой строчки – «Это было в Лозанне…» – и до последней строфы:

А утром в отеле с названьем «Астория»Посол наш убит был убийцы рукой.И в книге великой российской историиЖертвой прибавилось больше одной.

Помню, приехал в Курск Маяковский. Разумеется, мы, комсомольцы, прорвались в железнодорожный клуб, где был его вечер. Чисто одетая публика встретила поэта в штыки. «Вот вы считаете себя коллективистом, – кричали из зала, – а почему всюду пишете: я, я, я?» Ответ был немедленным: «Как, по-вашему, царь был коллективист? А он ведь всегда писал: мы, Николай Второй». Шум, хохот, аплодисменты. Или еще такой эпизод. Из последнего ряда поднялись двое молодых людей, для которых, видимо, интереснее было побыть наедине, а не слушать Маяковского. И вот, когда они медленно пробирались вдоль ряда, раздался мощный голос поэта. Вытянув руку в направлении к ним, Маяковский сказал: «Товарищи! Обратите внимание на пару, из ряда вон выходящую». И опять бурный взрыв смеха, аплодисменты.

Маяковский читал отрывки из поэмы «Владимир Ильич Ленин». Слушали не дыша. Смерть Ильича мы пережили совсем недавно, всенародная боль оставалась для каждого из нас глубоко личной болью.

Короткаи до последних мгновенийнамизвестнажизнь Ульянова.Но долгую жизньтоварища Ленинанадо писатьи описывать заново.

Эти слова звучали с необычайной силой. Маяковский говорил спокойно, как бы вслух размышляя, но бас его доходил до последнего ряда. И действительно, он «сиять заставил заново» самые высокие для нас понятия.

Партия и Ленин —близнецы-братья —кто болеематери-истории ценен?Мы говорим Ленин,подразумеваем —партия,мы говоримпартия,подразумеваем —Ленин.

Чеканные строки входили в душу и сердце, запоминались сами собой.

Еще Маяковский читал на вечере «Рабочим Курска, добывшим первую руду…». Меня это стихотворение заставило вспомнить завод – доменные печи, мартены. Снова потянуло домой. Но как раз тогда, в 1927 году, я окончил учебу, стал землеустроителем и приступил к работе – в одном из уездов Курской области. Следующий полевой сезон провел в Белоруссии, под Оршей, потом получил новое назначение и выехал – уже не один, с женой – на Урал, вначале в Михайловский, а затем в Бисертский район. С моей будущей женой мы познакомились на одном из комсомольских вечеров. Она выросла в такой же рабочей семье, как и моя, приехала в Курск из Белгорода тоже учиться. С той поры Виктория Петровна всегда была для меня и остается не только женой и матерью моих детей, но и настоящим дорогим и отзывчивым другом.

Там пришлось задержаться надолго. Многие версты протопал я по уральской земле, много работал и навсегда полюбил этот край, его людей и величественную природу.

То было сложное время, когда рушились старые, устоявшиеся формы бытия, а ростки нового только еще пробивались и надо было настойчиво их искать, поддерживать и выращивать. XV съезд ВКП (б), который состоялся в декабре 1927 года, утвердил программу дальнейшего строительства социализма в стране. Осуществляя ленинский кооперативный план, съезд взял курс на коллективизацию сельского хозяйства. И советский народ под руководством Коммунистической партии совершал глубочайшие социальные преобразования в деревне, направляя ее на социалистические рельсы. Именно в те четыре года – с 1927 по 1931 – как раз и пришлось мне работать в деревне, создавать колхозы, быть в гуще событий величайшей социальной революции на селе.

Раньше людей моей специальности чаще называли землемерами. Теперь название изменилось, мы стали землеустроителями в подлинном смысле этого слова. Создавая сельскохозяйственные артели, люди объединяли в них землю, скот, хозяйственные постройки, инвентарь. И нам, землеустроителям, нужно было не просто стереть межи, объединив на картах разрозненные единоличные полоски земли в одно коллективное поле. Необходимо было сделать это на новой социальной, научной, экономической и технической основе, исходя из интересов крупных социалистических хозяйств, рассчитанных на современную агротехнику и широкую механизацию всех работ в будущем.

Мы создавали новые карты – первые карты организованного, научного землепользования в колхозах. Наши карты долго служили колхозам, ими пользовались агрономы и после войны. А мне опыт землеустройства, приобретенный в период создания первых коллективных хозяйств, хорошо помог в будущем при организации сотен новых совхозов в Северном Казахстане, на целине.

В годы работы землеустроителем я впервые ощутил себя полномочным представителем Советской власти в глазах сотен людей. По тому, как ставились нивелир и мерная рейка, куда прокладывалась трасса, по тому, как проявлял себя человек в столкновениях с кулаками, крестьяне судили о политике партии: здесь, на поле, всем становилось ясно, за кого и против кого Советская власть.

Хорошо запомнился первый трактор, подаренный крестьянам бисертскими железнодорожниками. Это был маленький слабосильный «Фордзон», но восторг он вызвал не меньший, а может, и больший, чем первый спутник. Не просто машина вышла на поля, это было орудие социального переустройства деревни, это был пропагандист и агитатор колхозного строя. Местные кулаки и подкулачники пустили слух, что-де земля не родит под «железным конем», но хлеба поднялись всем на диво, и тогда ночью они подожгли амбар. Только благодаря героизму бисертских колхозников удалось отстоять зерно.