Валентин Пикуль - Сага о гирокомпасах

Васильев сразу заподозрил во мне претендента на его должность, а старшина Лебедев, длинноногий и жилистый человек с усами, как бы перенял эстафетную палочку из рук мичмана Сайгина — моего первого наставника в гирокомпасах. Лебедев, добрая душа, учил меня, прямо скажем, жестоко: он требовал точных ответов, а теория тут же проверялась практикой — ведь гирокомпас всю войну гудел под током, и это была живая теплокровная техника, а не мертвая, как на Соловках, в кабинете электронавигационных инструментов. Лебедеву было уже за тридцать, я возле него казался сопляком, и старшина иногда даже держал меня за ухо:

— Сколько раз тебе талдычить, что чувствительный элемент, представляющий собой шар-гиросферу, получает питание через эбонито-графитные пояса и полярные шапки от токопроводящей жидкости из смеси глицерина. Отвечай, салажня паршивая, чем питаются обмотки статоров гироскопов?

— Они питаются, — отвечал я, — от мотора генератора трехфазовым током в сто двадцать вольт.

Коля Ложкин в это время делал большие успехи на мостике, а я подвизался внизу, одурманенный тайнами гирокомпаса, и это дошло до мостика — до горных высот корабельной власти.

Меня вызвал в каюту штурман — старший лейтенант Присяжнюк.

— Слушай, Пикуль, — сказал он мне, — ты ведешь себя странно. Старшина рулевых Василий Сурядов уж на что некляузный человек, но и тот жалуется на тебя.

— А что я сделал ему плохого?

— Плохого ты ему ничего не сделал, но ведь и хорошего от тебя тоже не видишь. Не пойму: вроде бы прислан ты для рулевой вахты, а старшина Лебедев говорит, что тебя кнутом из гиропоста не выжить. Объясни мне, что ты там потерял?

— Я ничего не потерял, товарищ старший лейтенант, я нашел там то, что мне интересно. Хотите верьте, хотите нет, — выпалил я с жаром, — но без гирокомпасов мне нет больше жизни!

— Пойдем, — сказал штурман, поднимаясь. По командирскому трапу мы поднялись из коридора кают-компании в салон. Второй раз в жизни я стоял на пушистом ярко-красном ковре командирского салона, среди бронзовых канделябров и зеркал, вдыхая запахи бархатных штор, обозревая небывалый для меня корабельный уют. Командир «Грозного», капитан 3 ранга Андреев, указал на меня пальцем и спросил штурмана:

— Вот это он и есть?

Только сейчас я заметил, что здесь же находится и старшина Лебедев, в чисто отстиранной робе, в «старшинской шапке с ручкой».

— Старшина, — повернулся к нему командир, — я жду, что вы скажете о юнге Вэ-Пикуле?

— Не сокровище, — отвечал Лебедев (добрая душа). — Конечно, в теории он малость подковался, практические навыки кое-какие от нас перенял, но ветер еще бродит в голове!

— Ветер и будет бродить, — заметил штурман Присяжнюк, и я ощутил в нем своего заступника. — Вы, старшина, учитывайте, что в свои пятнадцать лет, когда его сверстники собак гоняют, Пикуль вам ни Сенекой, ни Фейербахом стать и не сможет. Лучше скажите: можете ли вы в условиях боевой обстановки подготовить из юнги Вэ-Пикуля классного аншютиста, которому я мог бы доверить вахту у гирокомпаса?

— Давайте решим этот вопрос сразу. Как рулевой юнга Вэ-Пикуль не представляет никакой ценности. Но эта не совсем обычная страсть к гирокомпасам тоже ведь чего-то да стоит.

Тут я стал понимать, к чему клонится разговор. Попади я в такую же ситуацию в условиях, скажем, XVII века, я бы, наверное, рухнул в ноги офицерам, слезно причитая: «Благодетели мои, осчастливьте, век буду Бога молить.» Но сейчас я был юнгой ВМФ, и это определило мое сознание:

— Обещаю все свои силы, все свои старания. — начал было я.

Но командир и штурман выслушали не меня, а Лебедева.

— Я берусь, — заявил старшина, — подготовить из юнги Вэ-Пикуля аншютиста для самостоятельной вахты в гиропосту.

Он меня подготовил, а вскоре его направили с караваном судов в Англию, и моим старшиной стал Иван Васильевич Васильев, который сейчас работает монтером в Сестрорецке. По боевому расписанию во время тревог Васильев должен был находиться наверху — в штурманской рубке, а я оставался внизу при гирокомпасе. Я был чрезвычайно горд от сознания, что в тревожную минуту, когда эсминец оглашали колокола громкого боя, мне надо было снимать трубку телефона и докладывать: «Гиропост — мостику: бэ-пэ-два бэ-чэ-один к бою готов!» БП-2 БЧ-1 — это боевой пост № 2 боевой части 1.

Так я стал командиром боевого поста. Мне было тогда уже 16 лет. Я делал во время войны свое маленькое, нужное для флота дело, следил, чтобы мой любимый гирокомпас давал кораблю истинный курс. Гирокомпас работал всю войну без выключений, его держала в напряжении, как и всех нас, боевая готовность. Я да мой старшина — нас двое, а в сутках 24 часа, вот и получалось на каждого по 12 часов вахты ежедневно. А потом тревоги, обледенение приборов на мостике, засоление инструментов во время шторма. Бывало, отстоишь вахту — в запахе масел и бензина, в одуряющем гуле и звоне приборов, — а тут: «Аншютиста наверх. Протереть линзы на репитерах!»

И так во время шторма, бывало, раз по десять в сутки тебя поднимут на мостик. Спать приходилось безбожно мало. Всю войну — как я сейчас вспоминаю, я хотел только одного — выспаться.

А когда война закончилась, я стал прощаться с кораблем, обходя все его отсеки. Под конец спустился и в свой гиропост, где провел самые лучшие, самые яркие, самые неповторимые дни своей юности. Тут я не выдержал. Я не сентиментальный человек, но со мною случилось что-то такое, что бывает единожды в жизни. Колени у меня вдруг сами собой подломились — я опустился перед гирокомпасом, который еще тихонько гудел, подвывая мотором, словно от усталости бессонных ночей войны. Я обнял гирокомпас с нежностью, как обнимают любимую девушку, и рыдал, рыдал, рыдал.

Выстукиваю на машинке вот эти строчки, а на глаза опять невольно навертываются слезы.

От тех трудных времен у меня сохранились две ленточки. На одной «ШКОЛА ЮНГ СВМФ», а на другой — «ГРОЗНЫЙ». Да еще в старых бумагах сохранилась небольшая акварелька — вид моего гиропоста. Поначалу школа юнг штурманских электриков и вообще узких специалистов для флота не готовила, это теперь поступающим в морские училища нужно долго ломать голову, чтобы из длинного списка специальностей выбрать одну-единственную, но я все же стал юнгой-аншютистом.

Память — вечный генератор мысли. Она иногда возвращает меня назад, в юность. Тогда я снова вижу себя маленьким, худеньким мальчиком, несущим боевую вахту возле тех приборов, которые дают кораблю ИСТИННЫЙ курс.