Людовик-Филипп Сегюр - Записки графа Сегюра о пребывании его в России в царствование Екатерины II. 1785-1789

Записки графа Сегюра о пребывании его в России в царствование Екатерины II

(1785–1789)

На пути до Риги я не встретил ничего замечательного. Это город укрепленный, многолюдный, торговый, более похожий на немецкий или на шведский, нежели на русский. Я пробыл в нем несколько часов и скоро проехал 565 верст, отделяющих его от С. Петербурга. Дорога была прекрасная; я проехал несколько красивых городов и много селений; везде на станциях были покойные гостиницы, и давали хороших лошадей. Под серым небом, несмотря на стужу, доходившую до 25°, повсюду можно было видеть следы силы и власти и памятники гения Петра Великого. Счастливо и отважно победив природу, преобразил он эти холодные страны в богатые области и над этими вечными льдами распространил плодотворные лучи просвещения. Я был приятно поражен, когда в местах, где некогда были одни лишь обширные, бесплодные и смрадные болота, увидел красивые здания города, основанного Петром и сделавшегося менее, чем в сто лет, одним из богатейших, замечательнейших городов в Европе.

10-го марта 1785 года я прибыл в дом, нанятый для меня г-м де-ла-Колиньером[1]. Немедленно стали мы с ним обдумывать, что нужно сделать, чтобы скорее увидеть эту необыкновенную женщину, знаменитую Екатерину, которую князь де-Линь оригинально и остроумно называл: Екатериной Великим (Catherine le grand).

Узнав час, в который я мог представиться к вице-канцлеру графу Остерману[2], я вручил ему депешу, полученную мною от Верження[3], и просил его испросить мне аудиенцию у императрицы, чтобы представить мои кредитивные грамоты ее величеству. Государыня велела мне сказать, что примет меня на следующий день; но она тогда была нездорова; болезнь ее продолжилась дней на восемь или на десять и отсрочила мою аудиенцию. По этому я имел более досужного времени, нежели хотел, чтобы перетолковать с Колиньером о положении дел и о разных лицах, действующих на том обширном поприще, на которое я должен был вступить.

Я получил несколько писем от графа Верження. Он обстоятельно судил о предполагавшемся обмене Баварии[4] и о мерах короля для воспрепятствования этому делу. Он предписывал мне стараться выведать настоящие намерения императрицы по этому вопросу и, согласно со мною, полагал, что она не слишком желает успеха этому предприятию, хотя министр ее Румянцев[5] довольно решительно поступил от ее имени. Вероятно государыня, при этом случае, имела целью теснее сблизиться с императором, помогая ему однако не столько действительными мерами, сколько уверениями, обещаниями и объявлениями о вооружении войск. Скоро узнал я, что набор в 40 000 рекрут, о котором так шумели, необходим для пополнения армии, и что это был обыкновенный набор по одному с пятисот. Если бы думали о войне, то это число было бы удвоено. Я узнал также, что эскадра, снаряженная в Кронштадте, назначалась к отплытию в Балтийское море для морских упражнений. Но что действительно могло заботить наш кабинет — так это деятельные меры, принятые русским министерством, чтобы отдалить от нас императора и Голландию и сблизить их с Англиею. Несогласие между Голландскими штатами и Иосифом совершенно утихло только к концу 1785 года; завязались переговоры, и наше посредничество было принято; но Екатерина старалась не дать нам воспользоваться ими и желала быть единственною посредницею между венским кабинетом и голландцами. Я не разделял удивления Верження по этому поводу. Мне казалось довольно естественным, что императрица старалась везде ослаблять наше влияние. Уже в продолжение нескольких лет, отношения между версальским и петербургским дворами были довольно холодны. Герцог Шуазель[6] не щадил самолюбия Екатерины II. В России полагали, что злоречивое сочинение аббата Шаппа[7], было внушено этим министром. Кроме того, в Польше мы противились избранию короля Станислава Августа. После того, во время первого раздела Польши, министерство Людовика XV, хотя и бессильное, действовало неприязненно в отношении России. Наконец, так как стремления императрицы были направлены к разрушению Оттоманской империи, открытое покровительство, которое мы оказывали султану, служило препятствием ее намерениям. Тайна ее политики объяснялась этою мечтою, и, чтобы удовлетворить ей, Екатерина расторгла давний союз свой с Фридрихом II и постоянно старалась укрепить связи, соединявшие ее с Англией и в особенности с Иосифом II, от которого ожидала полезного содействия в обширных своих предприятиях.

Колиньер рассказал мне, что государыня не принимала меня потому, что в это время была опечалена смертью генерал-адъютанта Ланского[8]. Она была к нему очень привязана, и, говорят, он того стоил по искренности и верности, свободной от честолюбия. Он успел убедить ее, что привязанность его относилась именно к Екатерине, а не к императрице.

Все, что я знал о высоких достоинствах этой государыни, всё что мне говорил о ней Фридрих II[9], подстрекало мое любопытство узнать ее лично. Относительно России всем известно, что она долее других европейских стран оставалась в невежестве и что в течение XVII столетия и даже по самое царствование Петра III отпечаток варварских нравов не был в ней изглажен[10]…

Отвращаясь от этой картины, бросим взгляд на великие качества, на возвышенность характера и на те обстоятельства, посредством которых Екатерина украсила страницы истории своей страны. В немногих словах набросаем общий очерк этой славной жизни, которая нашла себе строгих судей, но которая достойна и справедливых похвал потомства, так как государыня огромной империи — как бы ни была притязательна ее политика — достойна похвалы, если весь народ высказывает к ней свою любовь.

Екатерина, дочь герцога Ангальт-Цербстского, сперва носила имя Софии-Августы-Доротеи. Она получила имя Екатерины, приняв крещение по обряду православной церкви и выходя замуж за своего двоюродного брата (cousin) Карла-Фридриха, герцога Гольштейн-Готторпского, которого Елисавета назначила своим преемником и сделала великим князем. Этот брак был несчастлив: природа, скупая на свои дары молодому князю, осыпала ими Екатерину. Казалось, судьба по странному капризу хотела дать супругу малодушие, непоследовательность, бесталанность человека подначального, а его супруге — ум, мужество и твердость мужчины, рожденного для трона. И действительно, Петр только мелькнул на троне, а Екатерина долгое время удерживала его за собою с блеском.

Екатерина отличалась огромными дарованиями и тонким умом; в ней дивно соединились качества, редко встречаемые в одном лице. Склонная к удовольствиям и вместе с тем трудолюбивая, она была проста в домашней жизни и скрытна в делах политических. Честолюбие ее было беспредельно, но она умела направлять его к благоразумным целям. Страстная в увлечениях, но постоянная в дружбе, она предписала себе неизменные правила для политической и правительственной деятельности; никогда не оставляла она человека, к которому питала дружбу, или предположение, которое обдумала. Она была величава пред народом, добра и даже снисходительна в обществе; к ее важности всегда примешивалось добродушие, веселость ее всегда была прилична. Одаренная возвышенной душою, она не обладала ни живым воображением, ни даже блеском разговора, исключая редких случаев, когда говорила об истории или о политике; тогда личность ее придавала вес ее словам. Это была величественная монархиня и любезная дама. Возвышенное чело, несколько откинутая назад голова, гордый взгляд и благородство всей осанки, казалось, возвышали ее невысокий стан. У ней были орлиный нос, прелестный рот, голубые глаза и черные брови, чрезвычайно приятный взгляд и привлекательная улыбка. Чтобы скрыть свою полноту, которою наделило ее все истребляющее время, она носила широкие платья с пышными рукавами, напоминавшими старинный русский наряд. Белизна и блеск кожи служили ей украшением, которое она долго сохраняла.