Валентина Пашинина - Неизвестный Есенин

Кто в числе первых пришел в номер гостиницы? Устинова, Эрлих, как это написано в протоколах? Или Всеволод Рождественский и П. Медведев, как последний пишет в мемуарах? Кто вынимал из предполагаемой петли труп поэта? Врач скорой помощи К.М. Дубровский? В документах ясности нет, как нет ясности в том, висел ли Есенин на трубе парового отопления или его принесли в номер завернутым в ковре уже мертвого. Врач в ответ на такие вопросы впоследствии отделывался только шуточками: «Я ни за что сидел, а за что-то тем более не хочу».

Документы осмотра места происшествия были составлены участковым крайне неумело и безграмотно, но все же из акта Н. Горбова можно понять, что «повесившийся был одет в серые брюки, ночную рубашку, черные носки и черные лакированные туфли».

Какое-то время, до прихода понятых, художник и участковый милиционер оставались вдвоем, и каждый из них занимался своим делом. Милиционер составлял протокол, а художник рисовал последний портрет Есенина. О том, что Есенин погиб насильственной смертью, рассказывает именно взгляд художника. Сварог закончил рисунок до прихода понятых и, прикрыв его чистым листом, начал другой портрет. Теперь он рисовал голову Есенина и окостеневшую в изгибе правую руку, которой тот до последнего вздоха оттягивал на шее удавку. Тело Есенина все еще на полу и в том же положении, только волосы слегка причесаны. На этом рисунке на Есенине уже нет пиджака.

Первыми понятыми были П. Медведев, В. Рождественский, Фроман и, конечно, Устиновы и Эрлих. Как известно, понятые для того и нужны, чтоб засвидетельствовать достоверные действия и факты. Эти же первым делом убрали главную улику — сняли с Есенина порванный и окровавленный пиджак, потом привели в порядок истерзанную одежду на убитом и положили тело на кушетку. Иначе говоря, убрали следы преступления и только после того дали сфотографировать убиенного. Понятые фактически участвовали в сокрытии фактов. Они сделали все, чтобы замести следы преступления: сначала в номере, в одежде, гримировали лицо, а потом усердно помогали выпрямить правую руку, для чего в ход пустили даже бритву. Мало того. Они не видели висевшего в петле Есенина, но все, как один, подписали акт участкового (не протокол, как было положено). Ну и потом все в меру своих сил, способностей и угодничества писали лживые свидетельства и мемуары. А наиболее усердный и лживый, Всеволод Рождественский, написал про «отутюженные брюки» и «щегольский пиджак», который «висел тут же, на спинке стула».

Прибывшему правительственному фотографу Наппельбауму ничего не оставалось, как запечатлеть работу усердных понятых. На его снимках уже совсем другой Есенин: опрятный, причесанный, приглаженный; расстегнутые брюки приведены в порядок, рубашка, как положено, заправлена. Есенин уже на кушетке, под головой — подушка. Теперь он вполне соответствует заказанному сценарному образу.

Когда станут отправлять тело в Обуховскую больницу, все пришедшие писатели будут искать пиджак Есенина. Напрасно. Пиджак исчезнет.

Почему столько лет могла существовать подобная шитая белыми нитками ложь о смерти поэта? Да потому, что целый штат пришибеевых из ЧК-ГПУ под видом хранителей есенинского наследия бдительно охранял и «не пущал», а если необходимо, и карал за инакомыслие.

«Люди сметки и люди хватки / Победили людей ума, / Положили на обе лопатки, / Наложили сверху дерьма», — напишет потом Борис Слуцкий. Лжесвидетельство в течение более чем восьмидесяти лет сопровождало и охраняло тайну гибели Есенина. Эта тайна поддерживалась лживой заказной мемуарной литературой, и для этого содержался и содержится целый штат сотрудников, которых, кстати сказать, кормит и поит Есенин.

Рисунок Василия Сварога, этот наиважнейший документ, уже был опубликован в 1990 году поэтом И. Лысцовым. Четыре года он взывал в выступлениях и в печати, написал книгу «Убийство Есенина». И чего добился борец-одиночка? Ученые в есенинском комитете «не услышали» его выступлений, «не увидели» портрета убитого Есенина. Как не заметили в 1994 году гибели самого Ивана Лысцова.

Где, в какой еще стране можно вот так безнаказанно манипулировать человеческим сознанием и именем великого поэта, причем в течение многих десятков лет?

Глава 2

Зачем ехал и что нашел Есенин в Ленинграде

Сначала несколько документов того времени.

Из письма поэта Н.К. Вержбицкому, Москва, 6 марта 1925 года:

«Пильняк спокойный уезжает в Париж. Я думаю на 2 месяца съездить тоже, но не знаю, пустят или не пустят.

Второе письмо, от 27 ноября 1925 г., адресовано П. Чагину:

«Дорогой Петр! Пишу тебе из больницы. Опять лег. Зачем — не знаю, но, вероятно, и никто не знает. Видишь ли, нужно лечить нервы, а здесь фельдфебель на фельдфебеле. Их теория в том, что стены лечат лучше всего без всяких лекарств».

Письмо, ныне известное, впервые было опубликовано в 1962 году. По мнению исследователей, например, Е. Черносвитова («Версия о версиях»), именно московским врачам обязан был Есенин распространившейся версией о «психическом нездоровье», о «душевной болезни», с чем потом связали «самоубийство» поэта.

Вряд ли можно назвать случайностью такое совпадение: Есенин лег в клинику (подчеркнем: без медицинских показаний) именно тогда, когда в ОГПУ поступили первые сведения о стихотворении, которое в результате стоило Есенину жизни. И это не просто наша догадка.

26 ноября 1925 г. в клинике Есенина принимал Петр Михайлович Зиновьев. Дочь его Наташа, тогда подруга Ивана Приблудного, спросила отца, как чувствует себя Есенин. Отец ответил:

«— Ведь он не лечится, а просто отдыхает.

Тогда же, посетив Есенина в больнице и найдя его в отличном состоянии, Анна Абрамовна Берзинь загнла по приглашению врача в его кабинет, Аронсон спросил:

— Ну и как вы его находите?

— Просто прелестным, он давно таким не был. Вы напрасно меня пугаете, Александр Яковлевич.

Он грустно покачал головой:

— Зачем же мне вас пугать, я просто предупреждаю вас, чтобы вы не обольщались несбыточными надеждами.

— Я не понимаю, что вы хотите сказать?

— То, что Сергей Александрович неизлечимо болен, и нет никакой надежды на то, что он поправится.

— Вы с ума сошли, — вырвалось у меня. Если у вас все такие безнадежные больные, то вам просто нечего будет делать.

— Я говорю все это, понимая, как это серьезно, — не надейтесь ни на что…