Питер Акройд - Исаак Ньютон. Биография

Но какова бы ни была правда о его психологии, нет никаких сомнений, что он рос одиноким ребенком. Его привезли на ферму, находящуюся в некотором отдалении от других деревень, и бабушка запрещала ему играть с детьми «простолюдинов», обитавших в близлежащих домиках. Иными словами, его попросту бросили, предоставив самому себе. В более поздние годы он славился склонностью к уединению и самодостаточностью: эти качества он приобрел сызмальства. Многие отмечают, что у гениальных математиков нередко бывает одинокое детство, и потому-то уже в ранние годы они легко погружаются в воображаемый мир чисел.

Сохранились лишь два рассказа Ньютона об этом его туманном периоде жизни. Так, он рассказывал, что его бабушка заявляла о родстве своей семьи с неким баронетом, – возможно, именно это позднее послужило почвой для Ньютоновых притязаний на дворянство. А в одной из своих записных книжек, также относящейся к более поздним годам, Ньютон признаётся в страшном грехе: он «угрожал отцу и матери, Смитам, спалить их, а равно и дом, где они проживают». Дата этой ужасной угрозы неизвестна, однако для вящей эффектности она, вероятно, была произнесена еще при жизни Барнабаса Смита. Вот какого накала достигали чувства этого мальчика, преданного и брошенного матерью. Важно и то, что сам он не забыл того приступа гнева.

А потом его мать вернулась, довольно-таки неожиданно. Барнабас Смит умер после восьми лет брака, и дважды овдовевшая Анна возвратилась в родовое гнездо, с тремя детьми на руках. Появление одного сводного брата и двух сводных сестер едва ли переполнило Ньютона радостью. В своем завещании Барнабас Смит ничего ему не отписал, но все же мальчику досталась пасторская библиотека в две сотни томов и большая «тетрадь для заметок», куда Ньютон занесет многие из своих первых научных размышлений, а также отчеты о первых экспериментах. Он называл ее «тетрадью для всякой чепухи».

Юный Исаак наслаждался обществом матери, от которого успел отвыкнуть, всего два года. В 1655 году, когда ему исполнилось двенадцать, его отправили в близлежащий городок Грантем учиться в школе латинской грамматики. Расстояние составляло всего семь миль, но в масштабе интеллектуальной истории Исаака Ньютона оно неизмеримо больше. Его поселили у местного аптекаря мистера Кларка, чей дом и лавка располагались на главной улице города, рядом с постоялым двором «Джордж-инн». Тут было гораздо оживленнее, чем там, где ему доводилось жить до сих пор. Аптекарь был братом младшего учителя в школе, так что, возможно, частью учительского дохода как раз и служил вполне официально прием учеников «на постой». Возможно также, что своим рано пробудившимся интересом к химическим опытам Ньютон обязан как раз аптекарю Кларку. Так или иначе, но в свою тетрадь юный Ньютон начинает выписывать рецепты и состав лекарств из тех книг, которые вечно окружали Кларка. Постоялец спал в мансарде, вероятно деля комнату с кем-то из собственных детей Кларка; на стенах он вырезал свое имя, а также рисунки, изображавшие птиц и корабли, круги и треугольники.

Даже эти машинальные почеркушки имеют значение, когда речь идет о Ньютоне. Иногда он набрасывал портреты Джона Донна и Карла I. Нелегко догадаться, почему он решил запечатлеть поэта, но к казненному королю он, вероятно, испытывал определенное сочувствие. Не следует забывать, что его детство пришлось на годы гражданской войны и Протектората,[3] но, наверное, глупо рассуждать о политических симпатиях мальчика. Во времена реставрации монархии он поневоле был роялистом, однако в его религиозных взглядах ощущался сильный дух инакомыслия, даже пуританства.

Возможно, Ньютон успел выучиться основам чтения и письма в одной из дамских школ,[4] располагавшихся в близлежащих деревнях Скиллингтон и Стоук-Рочфорд, в общедоступной же школе Эдуарда VI в Грантеме он познакомился с классической словесностью. В частности, его обучали чтению и письму по-латыни, что являлось необходимым прологом к любому научному достижению и основополагающим умением для всякого ученого мужа. Не зная латыни, Ньютон не смог бы войти в европейский научный мир. Кроме того, там же он приобрел знание греческого; его наставляли и в Священном Писании. Поскольку книги, перешедшие к нему после смерти Барнабаса Смита, оказались по преимуществу теологическими, его библейские познания и до школы были обширны. Здравый смысл подсказывает нам, что мальчик наверняка поглощал все тома, какие попадались ему под руку. В школе его обучали чистописанию, правильному «секретарскому» – курсивному – почерку, и, возможно, давали даже уроки элементарной математики.

Надо сказать, что при освоении стандартной учебной программы он далеко не всегда проявлял одаренность. В первый грантемский год он стал лишь семьдесят восьмым из восьмидесяти учеников, и один из его биографов позже отметит, что он «с большим пренебрежением относился» к занятиям. Впрочем, не исключено, что он, как и многие дети с начатками гениальности, считал эти уроки не обязательными для себя. Те, кого занимает одна из сфер умственной деятельности, могут игнорировать все остальные как несущественные. Тем не менее он выделялся среди сверстников по другой причине – благодаря своей неистощимой изобретательности. Существует много историй о детстве и юности Ньютона, иные из них – апокрифические, иные – по сути агиографические, а иные – попросту невероятные. Важно лишь отметить, что они начали возникать вокруг Ньютона сравнительно рано; его превозносили современники, а в XVIII и XIX столетиях его считали магом и мудрецом, которому практически нет равных. Так что понятно, отчего множились посвященные ему легенды и рассказы.

Один из историков Грантема, повествуя о жизни самого знаменитого обитателя городка, упоминает о Ньютоновых «странных изобретениях» и о его «необычайной страсти к механике». Играм с другими мальчишками он предпочитал конструирование «всевозможных деревянных моделей и безделушек». Для этой цели у него имелись «миниатюрные пилы, топорики, молоточки, целая лавка самых разных инструментов». Так что он проводил время, не занятое уроками, «орудуя молотком у себя в комнате». Здесь явно проступает образ будущего искусного техника и механика, колдующего в собственной лаборатории.

Еще в детстве он соорудил деревянные часы, а также деревянную мельницу – основываясь на своих наблюдениях над большой мельницей, которую в это время строили в Грантеме. Он посадил в мельничное колесо мышь, чтобы та его крутила. Часы же приводились в движение водой и считались настолько надежными, что «нередко кто-нибудь из домашних приходил свериться по ним, который час». С самых ранних лет его занимала идея времени и всевозможных механизмов. Очевиднее всего это увлечение проступает в солнечных часах, которые он сделал, рассчитав движение Солнца и укрепив колышки на стенах и крыше аптекарского дома. Часы эти оказались такими точными, что «благодаря Исаакову циферблату всякий знал, который нынче час». Кроме того, он составил собственный астрономический календарь, где отмечал равноденствия и солнцестояния. Уже гораздо позже его знакомые подметили, что он частенько определяет время по длине теней. Помимо всего прочего, в детстве он обнаружил связь между измерением времени и измерением пространства.