Нина Михальская - Течёт река…

Дом, в котором стоит этот круглый стол, окружен старыми деревьями на холме. С Родниковой улицы его не видно; самой старой ели, перед окнами возвышающейся, наверное, лет полтораста, а самой старой сосне тоже немало. Слышен время от времени шум проезжающих электричек, тормозящих на станции «Троицкая» и вновь уезжающих то в сторону Москвы, то в сторону Риги. Слышны голоса и собачий лай. Дом для меня непривычный, но ставший милым потому, что живут в нём в летнее время самые близкие мне и дорогие люди. А тех, кто жил здесь прежде, кто любил этот дом и для кого он был дорог, — тех — нет. Но отзвуки их голосов тоже слышны. И, прислушиваясь к ним, слышу и другие голоса…

Особенность этих летних дней — в том, что покой обрести нельзя. Само понятие покоя давно уже ушло из жизни. Постоянно звучащий голос, оказывающийся с каждым днем все более зловещим, вторгается в мнимую тишину дачного поселка. Этот голос порожден тем, что имеет название СМИ, и вещает о том, что происходит вокруг. А среди многих событий есть и такие, что происходят вот прямо сейчас, на так хорошо знакомом мне с раннего детства Горбатом мосту. Здесь уже почти месяц сидят шахтеры, требующие того, что положено людям для нормальной жизни. Пока они ждут своего, и все мы в ожидании, продолжая каждый свою работу, свои дела, свою жизнь… Горбатый мост, возникающий на экране, совсем не тот, каким был он прежде. Просто находится он примерно на том же месте, но вокруг всё по-иному. Но так же течёт Москва-река, взятая теперь в гранитные берега, да виднеется несколько старых, видавших виды тополей.

Была здесь прежде сеть переулков — Горбатый, Продольный, Проточный, Песковский. Горбатый мост, начало которого было на небольшой площадке, где сходились Девятинский переулок, Большая Конюшковская улица, Горбатый переулок, шел к Шмитовскому парку, украшенному памятником Павлику Морозову. Выстлан он был булыжником и, действительно, горбатился, на игрушку нынешнего «мостика» похож не был. Текла под ним речушка, сбегавшая в Москва-реку, но забрана она была в трубу. Вид всего этого хоть и неказист был, но являл собой нечто обжитое и по-своему уютное. Через Горбатый мост ходили с окрестных переулков в керосиновую лавку и в булочную. То и другое находилось в устье Девятинского переулка, сбегавшего от Новинского бульвара к Горбатому мосту. Через Горбатый мост шли к Шмитовке, как называли парк, к Рочдельской улице, где была баня, а чуть подальше — Трёхгорка, знаменитая Трёхгорная мануфактура. Но для меня-то важна Горбатка, как называли в наших местах Горбатый переулок, важна потому, что здесь и прошло моё детство и почти дошкольные, довоенные годы. Горбатка представляла собой несколько искривлённый переулок, шедший от конца Большого Новинского к Горбатому мосту. Всего несколько домов стояло на нём — четыре по правую и столько же по левую сторону, да и не все эти строения были домами в прямом понимании этого слова. По левую сторону на пустыре стояла бензоколонка, а потом начинался переулок. Дом под номером первым был деревянный одноэтажный, выкрашенный зелёной краской. Шесть окон на улицу. Маленький флигель и сараи во дворе. Называли этот дом Чурмазовским, потому что принадлежал он когда-то старику Чурмазову, находившемуся уже не у дел, но имевшему сына, с семьёй которого и жил он в своём доме. Сын старика имел лошадь, которая служила ему, как могла; на ней развозил Чурмазов-младший дрова с дровяного склада, находившегося тут же на Горбатке, сразу же за Чурмазовским домом. Все дома отапливались дровами, кубометрами отмерявшимися на дровяном складе в соответствии с выданными гражданам талонами.

Потом дрова развозили кто как мог: кто на санках, кто нанимал подводу. Дрова выдавались к зиме, а в другое время дядя Ваня Чурмазов возил что придётся, а ребят с переулка вместе со своими детишками, которых у него было трое — Ванятка, Нина и Витька, — прихватывал иногда прокатиться по набережной к Бородинскому мосту, а через него — то в Дорогомилово, то к магазину какому-нибудь, то к складу, оттуда брал груз и вёз его по назначению.

За дровяным складом, смотря на переулок всегда удивительно непромытыми окнами, стоял дом номер пять. Жуткое двухэтажное деревянное строение темно-бордового (скорее даже коричневого) цвета, населённое жильцами колоритными. Жили здесь старьёвщики, промышлявшие по московским дворам и помойкам. Жил жестянщик, тоже ходивший по дворам, предлагая свои услуги по починке не только кастрюль и примусов, но и другой утвари. Жили и те, кто о роде занятий своих не сообщали, но тоже ежедневно отправлялись на промысел. Дом пять притягивал ребят с Горбатки большим двором, где можно было играть в лапту, в футбол, а за стоявшими во дворе столами — в лото, карты, в домино. По вечерам подвыпившие, а то и вовсе пьяные жители дома выползали во двор, пели песни, ругались, включались в игру в городки или в лапту, и никто никогда не обижал ребят. Мы все находились под защитой этих людей. Надо сказать и о том, что ни в одном дворе на Горбатом и близлежащих переулках никогда не пропадало висевшее на веревках бельё, никаких краж в округе не совершалось, хотя все мы, хоть и не говорили об этом, знали, что воровством некоторые из живущих в пятом доме занимались. Удивительно другое: из этих грязных закутков, которые назывались здесь квартирами, смогли выбиться в люди наши сверстники: Тамара стала судьей, а один из её братьев попал даже в Лондон, работал в торгпредстве. Другой брат, правда, не был столь удачлив и работал таксистом. Одна девочка стала учительницей, другая — бухгалтером, третья — медсестрой. Но были и фигуры другого порядка.

За домом пять большую часть переулка занимал сплошной деревянный забор, проникнуть за который было нельзя, так как существовала проходная — будка, где надо было предъявить пропуск. За забором был металлозавод. Что производилось там, известно нам не было.

Продвинемся теперь по правой стороне Горбатки. В угловом жёлтом каменном длинном доме № 2, называвшимся Огурцовкой, — по имени жившего в нём парня, прозванного Огурцом по причине формы его длинной головы, жило целое войско мальчишек, враждовавших с ребятами остальных окрестных домов. На их территорию мы не проникали, но изредка наблюдали с крыши разделявшего дворы сарая за происходившими там событиями.

Главным для нас было то, что имело отношение к военным приготовлениям противника: делание луков и стрел, подвешивание к длинным палкам консервных банок, с помощью которых срывались яблоки с яблонь, стоящих в соседнем с Огурцовкой нашем дворе.

Примечания к карте:

Новинский бульвар от пл. Восстания до Смоленской пл. с 1940 г. — ул. Чайковского