Андрей Венков - Атаман Войска Донского Платов

Вверху над Доном пыль заклубилась. Бездорожно, с детским бесстрашием неведения скачут казачата — речка так речка, буерак так буерак. Разгоряченные кони рвутся под невесомыми всадниками. Впереди на сером жеребчике красивенький, русенький и голубоглазенький — Ивана Платова единственный сын. Коня отец с прусской кампании привел, поймал в поле осиротелого и перепуганного. Младший Платов всем говорил, что конь арабский, но подозревали казаки, что — мадьярский. Откуда в Пруссии арабские кони?

И конь назад косится, и всадник оглядывается, не дает себя обогнать. Гордый чертенок, самолюбивый. Да и другие — подрастающая черкасня — друг перед другом не конем, так собственной лихостью выхваляются. Казака сразу видать.

Подлетели казачата:

— У Большого!..

Да нет, пока скакали, небось, уже у Малого…

С колокольни подали знак. Гулко бухнули колокола. Оживление.

— Пали!

И, покрывая все звуки, оглушительно приветствовали показавшийся караван черкасские пушки…

Подвижный, веселый, игривый маленький Платов радостно кружился в хороводе запотевших, не могущих остановиться коней. И серый жеребец, и мальчик были единым существом, тем самым сказочным «центавром»… И весь хоровод коней и маленьких всадников был слаженным, единым и живым существом.

Не отвлекаясь на бег и шараханья, с восторгом смотрел Матюшка Платов голубыми своими глазками, как заволновалась, задвигалась толпа в ответ на его крик. И в этот миг походил он на котенка, который, играясь, взобрался черт-те куда, висит, скособочившись, на страшной высоте и, вывернув голову, благодушно взирает на сияющий мир. Если б не коготки, убился бы давно…

Черными узкими зрачками следил Матвей, как поплыли над людьми светящиеся клейноды, как расступилась толпа, пропуская вперед атаманшу Меланью Карповну. Та шла, окруженная детьми, младшего несла на руках. Яркие губы ее в профиль казались острыми. Взгляд карих глаз — упрям, своеволен. Судимый в прежние времена за двоеженство Степан Ефремов отпустил с Богом обеих жен и взял себе с черкасского базара третью — красавицу Меланью. Облагодетельствовал бедную торговку. Свадьбу закатил такую, что ни до, ни после славный город Черкасск не видывал. И неожиданно попал тщеславный, но поистаскавшийся бабник в цепкие лапки. Стала базарная торговка полноправной атаманшей. Кое-кто Меланью Карповну и побаиваться стал. Раньше ее как-то старый Данила Ефремов сдерживал. Что-то теперь будет… Прелести атаманши со временем пообвисли, но личико нежное с точеным носиком по-прежнему свежо. И вокруг — стайкой и на руках — ефремовские отпрыски. За колючий, вышитый золотом подол испуганным ангелочком держится дочь Наденька, постоянная гостья Матвеевых снов и грез.

Вместе с Матвеем жадно следят за приготовлениями верные друзья, потом играть будут в эту встречу, и маленький Платов уже знает, что будет «Степаном Ефремовым».

Как жеребец отбивает себе табун, так и он, Матвей, отбил и увел старших мальчишек, ровесников своих и малышню, подбивает их на разные шалости, атаманствует безраздельно. Чуть «не по его» — враз голову набьет. Многие казачата тайком слезы и красные сопли утирают. Но от материнского глаза не скроешься, и не любят соседки-казачки платовского наследника.

Увидев ефремовскую дочку, вытолкнул Матвей коня на освободившееся, специально очищенное пространство, крутнул и поставил, заставил в нетерпении копытом землю долбить; несколько затянувшихся мгновений возвышался один лицом к лицу с толпой, клейнодами и красавицей Наденькой, подбоченившись, навязав всему городу свою игру, будто не Степана Ефремова, а его, Матвея Платова, встречают.

Ни задумчивая атаманша, ни город этой выходки не заметили. Одна Наденька проводила внезапно сорвавшегося и улетевшего всадника любопытным взглядом.

Под гул и грохот приставали к берегу струги. Сходил на родимый остров разодетый Степан Ефремов. Подбрит по-польски. Под темными усами надутые вокруг рта щеки — как воды в рот набрал, сам рот маленький, припухлый, подбородок круглый, нос продолговатый. Глаза пожившего человека. Вокруг них — тени.

Раскрыв рты, разглядывали казачата красный кафтан — расшит золотыми цветами, чекмень с золотым «балетом». Отметили все, что на атамане новая серебряная сабля, а на груди на голубой ленте громадная золотая медаль.

За атаманом с такими же медалями на груди шли старшина Поздеев, войсковой дьяк Янов, есаулы Сулин и Горбиков и сотня казаков, именуемых «тайными советниками»: Василий Маньков, Карп Денисов, носатый Дмитрий Иловайский… Где-то среди них и отец Матвея — Иван Платов. Глаза разбегались — то ли отца высматривать, то ли на красивый обряд встречи глядеть…

Отец, которого Матвей не видел больше года, чужой в незнакомом бархатном кафтане, в дорогой заломленной шапке, на ходу разговаривал о чем-то с соседом и при этом неотрывно всматривался в берег, в толпу. Прошел он мимо и не глянул на гарцующего сына, не ожидал увидеть его так и таким. На какое-то мгновение ощутил себя Матвей как в страшном сне. Отец ищет его и не находит, и вроде смотрит… и я его вижу, а он не угадывает…

Дважды наезжал Матвей на атаманскую сотню. Казаки отмахивались от конской морды, думали — малец с конем не может управиться. Наконец Дмитрий Иловайский глянул, — что за напасть! — и улыбнулся:

— Тю, Иван, это не твой всю станицу конем стоптал?

Растерянно и торопливо оглянулся отец, и скорее коня, чем всадника, угадал:

— Ды… мой…

Махом перехватил коня под уздцы и, не отставая от сотни, повел в толпу, в шум, плач, поцелуи.

Глядели забытые Матвеем мальчишки, как уплывает над особой атаманской сотней их атаман. Глядели недолго. Кто своих узнал, кто соседей. Встретились…

Мать, тоже незнакомая из-за дорогого наряда, блеснув жарким платком, бросилась из толпы отцу на шею. Мотнул головой и дернулся испуганный конь…

Растеряв всех, ждал Матвей у храма. Надо бы внутрь занырнуть — коня бросать жалко, а привязать не догадался. Дождался и еще раз прошелся с отцом, теперь до атаманского подворья, куда, продолжая свои мужские дела, ушли и прибывшие и встречавшие их выпить из жалованного ковша царской сивушки и обсудить на пользу Войска все новости.

Матвей, обожавший вечеринки, сборища и хождение в гости, провожал их, отстав у ворот, восхищенным взглядом.

Ефремовский дом — толстостенный, с решетками, — поражает неискушенных донцов богатством и роскошью. Нагляделся покойный Данил в столице и у себя завел. У него первого на Дону появилась европейская мебель, первая карета, летняя, а потом еще и зимняя, с печью. Весь город смотреть сбегался.