Анри Труайя - Петр Первый

Больше всего Алексея Михайловича радовало то, что впервые его наследник родился крепышом. Все его предыдущие дети с колыбели отличались некрасивой внешностью с явными признаками дегенерации. Этот мальчик был сильным, красивым и резвым. Разница была настолько очевидна, что злые языки оспаривали происхождение Петра. Некоторые намекали, что царь, ослабевший с годами и истощенный болезнью, на склоне лет никак не мог стать отцом такого пышущего здоровьем младенца. Называли даже имена возможных отцов: патриарх Никон, исполин, сильный от природы, человек горячий и гениальный; или субтильный и энергичный Тихон Стрешнев, который был близок государю и Наталье Кирилловне. Даже спустя много лет Петр, терзаемый сомнениями относительно своего происхождения, во время одного из банкетов громко воскликнет, обращаясь к графу Ивану Мусину-Пушкину: «Этот, по крайней мере, знает, что он сын моего отца! А я так и не знаю точно, чей же я сын!»[4] И, подлетев к Тихону Стрешневу, продолжит пьяным голосом: «Скажи правду, ты мой отец? Не смей ослушаться! Говори, ничего не бойся, или я тебя удушу!» – «Государь, – отвечал Стрешнев, – я не знаю, что вам сказать: я был не единственным…» Петр закрыл лицо руками и, пошатываясь, вышел из зала.[5] Вопрос о происхождении Петра так и остался тайной. Однако когда он вырос, то ростом стал выше двух метров, как и патриарх Никон, умом и волей походил на Стрешнева и ни физически, ни моральным обликом не напоминал царя Алексея Михайловича. По свидетельствам современников, у царицы было много любовников. Но этот факт не проливал света на вопрос отцовства. И, кроме того, Петр был не первым и не единственным гениальным человеком, произошедшим от самого обыкновенного родителя. Подозрения, которые терзали его на протяжении всей жизни, вовсе не трогали лишь того, кто считался его отцом.

Вскоре Наталья Кирилловна родила царю с разницей в один год еще двоих детей: крепких и красивых дочерей.[6] Она создавала вокруг Алексея Михайловича атмосферу веселья и легкости, которая помогала ему, несмотря на усталость и отвращение, исполнять обязанности государя. Впечатлительный, нерешительный и слабовольный, он страдал каждый раз, когда надо было кому-то навязать свою волю. Во время царствования он часто вынужден был бороться: с расколом Церкви, с казаками, восставшими под предводительством Стеньки Разина, с турками, поляками и шведами, с боярами, которые не всегда разделяли его желание следовать западным образцам. В мечтах царь был реформатором и поддавался традиционалистам до тех пор, пока они не стали обвинять его в желании разрушить священные традиции русских обычаев. В сорок семь лет у него уже не было сил управлять этой страной, которую он терпеливо собирал по кусочкам. Сраженный цингой и водянкой, Алексей Михайлович умер в ночь с 29 на 30 января 1676 года, успев изможденным голосом дать последнее указание, чтобы после смерти царский венец перешел к его сыну Федору, которому едва исполнилось пятнадцать лет.

Вскоре был созван Земский собор – ассамблея, состоящая из Боярской думы, Освященного собора высшего духовенства и нескольких функционеров из основных приказов – который, подчинившись воле покойного, избрал своим царем Федора, брата Софьи и Ивана и сводного брата Петра. 21 июня 1676 года голландский посол Ван Келлер, бывший свидетелем церемонии восшествия на престол, так описывает это событие:

«Все вельможи и придворные были одеты в роскошные наряды из тканей, расшитых золотом и серебром, и в высокие шапки, украшенные богатой вышивкой и несметным количеством жемчуга. Князь Михаил Долгорукий бросал в народ горстями золотые и серебряные монеты. Собралась толпа людей всякого рода. Одни кричали, желали царевичу всяческого процветания и богатства, в то время как другие, ринувшись подбирать деньги, толкались и топтали им ноги».

Как только колокола возвестили о восшествии на престол Федора III, все замолкли. Едва медовуха высохла на усах бояр, приглашенных на пир по случаю коронования, началось большое обсуждение. Матерью нового царя была Мария Милославская, первая жена Алексея Михайловича, и вместе с ним весь род Милославских снова начал обретать силу во дворце. Они вытесняли клан Нарышкиных, к которому принадлежала вдова почившего царя и его младший сын Петр. Сначала победители обвинили Артамона Матвеева, неподкупного министра и опекуна царицы Натальи Кирилловны, в том, что он с помощью черной магии погубил царя Алексея Первого. Вспомнили, что у обвиняемого была химическая лаборатория и алгебраические книги. Разве этого не достаточно, чтобы его схватить, пытать и сослать в Сибирь? Что до Натальи Кирилловны, то она, едва избежав ссылки в монастырь, была отправлена вместе с сыном Петром в Преображенское, небольшую деревушку в окрестностях Москвы.

Царевич, тщательно оберегаемый матерью, был еще мальчишкой, с кудрявыми темно-русыми волосами, большими черными глазами и пухлыми розовыми щечками. Хорошо сложенный, быстрый в движениях и мыслях, он был открыт всему, его все интересовало. Отменное здоровье и задор мальчика вызывали восхищение у всех окружающих. Какой контраст с его сводным братом, царем Федором III! Этот совсем юный государь был очень мягким, задумчивым и образованным; он знал польский и латынь, пописывал стишки. Но казалось, бремя забот, присущих государю, превышает физические силы организма этого золотушного и тщедушного юноши. Он доверил управление государственными делами любовнику своей сестры Софьи, любящему роскошь князю Василию Голицыну. Последний, очень ценимый царевной Софьей за свою соблазнительность, обладал также качествами государственного мужа, чем очень нравился царю. Однако Федор после двух женитьб, следовавших одна за другой,[7] все чаще испытывал чувство тревоги и отчаивался, что не имел наследника мужского пола. Его единственный сын, которого ему подарила первая жена, умер во младенчестве, за несколько дней до нее. Дочь, которая родилась у второй жены, тоже умерла. Его кровь заражена. Кто останется после него? Брат Иван, которому уже исполнилось шестнадцать, но у него помутненный рассудок, а чтобы разглядеть окружающие его вещи, он оттягивает веки пальцем? Или его сводный брат Петр, живой, пылкий, умный, но ему ведь нет еще и десяти лет? Нужно ли руководствоваться правом первородства или отдать предпочтение здоровью и уму? Федор сомневался, однако все больше склонялся в сторону Петра. Взоры обитателей всей Москвы были устремлены на Кремль, где, окутанное большой тайной, воображалось будущее страны.

Кремль – крепость с зубчатыми стенами, построенная московскими князьями в центре столицы, чтобы защититься от вражеских армий и народных восстаний. Здесь обитали царь и патриарх; здесь билось сердце нации. В великие исторические моменты в этом священном месте собирались толпы людей, чтобы кричать от радости или голосить о печалях, выражать свой гнев. В мирное время Кремль был открыт для всех, а во время войны он превращался в крепость. С первыми лучами солнца тьма разношерстных посетителей входила в ворота, снимая шапки перед ликами святых, которые были изображены над входом. Боярские кареты с трудом прокладывали себе путь через шумные толпы простого люда. Там были и крестьяне, пришедшие с жалобами, и искалеченные нищие, и монахи, стремящиеся увидеть патриарха, подьячие, бегущие из одного приказа в другой, самодовольные стрелки, продавцы пирожков, карманные воришки, любопытные, государственные писаки, готовые тут же сформулировать любое прошение или любовное письмо. Эта пестрая и бурлящая толпа будто омывала, как острова, каменные и деревянные постройки, в ней невероятным образом смешивались святость и невежественность. Все стили собрались внутри этих стен: готический, византийский и итальянский ренессанс. Конструкции были как будто вставлены одна в другую, как в детской игрушке. На Соборной площади, среди десятка часовен и маленьких церквушек, возвышались Успенский, Архангельский и Благовещенский соборы. Даже дворцы были похожи на церкви, с крышами в форме куполов, с цветной черепицей и богатыми орнаментами на фасадах. Рядом находились дома, предназначенные для Государственной казны, Оружейной палаты и для бесконечного множества царских служб: кухни, каретные мастерские, прачечные, булочные, конюшни, рассчитанные более чем на сорок тысяч лошадей, среди которых были и представители самой дорогой чистокровной арабской породы.