Александр Ливергант - Киплинг

Свадьба Киплингов — если не считать, что сами молодожены, как уже говорилось, на ней отсутствовали, — удалась на славу. Джорджина, ее устроительница и вдохновительница, предусмотрела, кажется, всё. Пышный прием по случаю состоявшегося Смарта 1865 года обручения невысокого, улыбчивого, сдержанно-добродушного Джона Локвуда и умницы и красавицы Алисы — голубоглазой, с густыми золотисто-каштановыми волосами, острыми чертами лица и таким же острым язычком, — почтил своим посещением весь литературный и художественный Лондон. Поэтический мир был представлен крупнейшими именами — Робертом Браунингом и тогдашним кумиром читающей публики, горбуном с рыжей копной волос на львиной голове Алджерноном Чарльзом Суинберном. Прерафаэлитское братство присутствовало почти в полном составе: Бёрн-Джонс, Уильям Моррис, художник и поэт, один из основателей братства Данте Габриэль Россетти, его брат, литератор и художественный критик Уильям Майкл Россетти, а также живописец и книжный иллюстратор Форд Мэдокс Браун. Это он, в отсутствие жениха, потешал гостей, переиначивая имя Джона Киплинга в Джона Гилпина — торговца льняным товаром, незадачливого героя шуточного стихотворения английского поэта XVIII века Уильяма Каупера…

Итак, молодожены, презрев свадебные ритуалы, в тот же день отбыли в Бомбей, где Джону Локвуду стараниями шурина, а также своего учителя сэра Филиппа Канлиф-Оуэна предстояло возглавить уже лет десять существовавшую, основанную богатым парсом художественную школу в экзотической должности «профессор архитектурной скульптуры» и где в предпоследний день того же 1865 года у Киплингов родился сын, нареченный в честь деда Джозефом, а в честь места, где познакомились родители — Редьярдом. Идея назвать первенца этим необычным именем принадлежала, впрочем, не родителям, а младшей сестре Алисы Луизе, которая, с точки зрения Макдональдов, сделала куда лучшую партию, чем сестра, выйдя замуж за богатого фабриканта Альфреда Болдуина и став матерью будущего английского премьера Стэнли Болдуина. Надо сказать, что все Макдональды так или иначе преуспели в жизни: старший, Фредерик, сделал завидную духовную карьеру, а вторая сестра Джорджины Агнес вышла замуж тоже очень удачно и тоже за художника. Ее муж Эдвард Пойнтер стал со временем директором той самой Кенсингтонской художественной школы, где в свое время учился Джон Локвуд, а в 1896 году — президентом Королевской академии искусства.

Со стороны может показаться, что Алиса и в самом деле — даром что по любви — вышла замуж не слишком удачно. И то сказать, кто такой был малоимущий учитель живописи и декоратор по сравнению с Бёрн-Джонсом, Пойнтером и Альфредом Болдуином? И ладно бы малоимущий, — еще ведь и авантюрист: не всякий бы отважился увезти молодую жену на край света. Макдональды были от этого «волюнтаристского» решения, прямо скажем, не в восторге. А между тем идея уехать в Индию с ее голодом и эпидемиями, да еще спустя всего несколько лет после кровавого, только что подавленного восстания сипаев, дабы обрести там независимость — и материальную, и семейную, — принадлежала вовсе не Джону Киплингу, а его жене, отличавшейся, по отзывам знавших ее, в том числе мужа и сына, куда более сильным и независимым нравом, чем несколько отрешенный от жизни Джон, писавший о своей спутнице жизни с нескрываемым восторгом и даже не без некоторой зависти: «Она видела на сто миль вперед и не столько объясняла свои доводы, сколько на них настаивала… Проницательность, коей она отличалась, была сродни вспышке молнии…» Если учесть, что дар ее сына взращен был Индией и неизвестно, кем стал бы Джозеф Редьярд (и стал бы кем-нибудь), не отправься его родители тем холодным мартовским днем прямо из-под венца на бомбейский пароход — Алиса Макдональд видела не на сто, а на несколько тысяч миль вперед.

«В детстве у меня не было детства», — писал Чехов. У Киплинга их было целых два — индийское и английское. В индийском детстве у автора «Маугли» детство было, в английском — не было. В Бомбее, где Джон Локвуд, с самого начала стремившийся развивать исконно индийские искусства и ремесла, был окружен любовью и почтением, юного Редьярда рьяно опекали все находящиеся в доме слуги и в основном, конечно, айя (няня), не спускавшая с него глаз. С первых же месяцев жизни Ралли, как его называли в семье, был избалован вниманием окружавших его взрослых, белых и цветных, и когда в одном из первых своих рассказов Киплинг писал о шестилетнем мальчике: «Ему никогда не приходило в голову, что на свете найдется хоть один человек, способный ослушаться его приказов», — он явно имел в виду самого себя.

В возрасте двух с половиной лет Редьярд совершил свое первое путешествие из Индии в Англию, куда Алиса Киплинг, беременная вторым ребенком, отправилась рожать, захватив с собой и маленького сына. Сестра Алисы Луиза Болдуин нашла племянника, боготворимого взрослыми умницу и шалуна, своенравным, избалованным, излишне разговорчивым, не в меру любопытным и капризным — одним словом, дурно воспитанным ребенком: ласковая, преданная, даже подобострастная индийская прислуга сделала свое дело. «Некоторое время Радди мог быть мил и вежлив, — вспоминала впоследствии тетя Луиза, — зато потом в него словно бес вселялся. Он принимался истошно кричать… Не знаю, как его бедная мать справится с ним на обратном пути в Бомбей, ведь у нее на руках будут грудной ребенок и этот упрямый, своенравный бунтарь».

Капризы «бунтаря» продолжались и после возвращения из Англии, где Радди обзавелся еще одной Алисой — любимой младшей сестрой, которую в семье прозвали Трикс («Проказница») и про которую старший брат, когда его спрашивали: «Это твоя сестра?» — с гордостью отвечал: «Нет, это моя дама».

Безмятежное индийское детство продолжалось еще почти три года, и за это время у разбитного, говорливого мальчика в матроске, с длинными светлыми волосами и большими темно-синими глазами, которого слуги прозвали «маленьким другом всему свету» (спустя много лет Киплинг наделит этим именем своего Кима), обнаружились не только отрицательные свойства, за которые попеняла его матери лондонская тетка, но и некоторые незаурядные способности, прежде всего исключительная наблюдательность и превосходная память. Друзья и знакомые Киплинга будут вспоминать, что писатель и в преклонном возрасте никогда не записывал ничего из того, что видел и слышал; всё, вслед за матерью, схватывал на лету, запоминая сразу и на всю жизнь. Запомнил, к примеру, — и это в два с половиной года! — как родители везли его на поезде через пустыню из Суэца (Суэцкого канала тогда еще не было) в Александрию: «Были поезд, шедший через пустыню, остановка посреди нее, и маленькая, закутанная в шаль девочка, сидевшая напротив меня, лицо ее я помню до сих пор…»[2] Друг отца парс Пестонджи Бомонджи вспоминал спустя шестьдесят лет, что пятилетний Редьярд «не забывал ни одного лица, ни одного имени». На хинди (а вернее, на хиндустани — смеси хинди, арабского и персидского) Радди объяснялся лучше, а главное — охотнее, чем по-английски, ведь его постоянными собеседниками были не родители, а местные жители — няня его сестры, португалка-католичка, певшая детям индийские колыбельные песни, носильщик-индус Мита, делавший игрушки из апельсинов и орехов и не раз бравший юного сахиба с собой в храм Шивы. Юный Киплинг так привык говорить на местном наречии, что на английский переходил с трудом, да и то исключительно под давлением родителей. «За наших корми-лиц-язычниц, за язык младенческих дней, их речь была нашей речью, пока мы не знали своей»[3], — напишет Киплинг спустя четверть века в стихотворении «По праву рождения».