Михаил Мильштейн - Сквозь годы войн и нищеты

После смерти мамы я оказался на попечении старшей сестры, Марии, которая к тому времени уже имела свою семью. Она заботилась обо мне, по крайней мере, я был сыт и одет, но, конечно, о моей учебе никто тогда и не помышлял. К девяти годам я лишь кое-как научился читать. С этим, прямо скажем, небогатым багажом я и сел в поезд, идущий в Москву.

Как я уже говорил, через месяц мы добрались до столицы, но чужой город и встретил нас как чужих. Брата моего, заболевшего в пути, прямо с поезда забрали в больницу, и я оказался на Северном вокзале Москвы один-одинешенек. В своей сибирской одежде я, видимо, производил странное впечатление. Ко всем моим бедам прибавилась еще одна: на вокзале началась облава на беспризорных, и, конечно же, меня задержали одним из первых. Так я очутился в детском приемнике для беспризорных. Размещался он в красивом особняке на одной из уютных улиц Замоскворечья. Дом в прошлом принадлежал какому-то богатому человеку, по всей видимости большому поклоннику музыки. В приемнике господствовала полная анархия. Никаких занятий здесь и в помине не было. Дети, предоставленные сами себе, развлекались потасовками, воровством, даже участвовали в знаменитых драках «стенка на стенку» на Москве-реке в районе так называемого болота. Воспитательная работа велась не воспитателями, а самими беспризорниками.

Это была, выражаясь современным языком, «дедовщина» в самом чистом виде. Старшие как могли изощрялись в издевательствах над младшими. У нас заправляли всем Царек — Валька и его подруга — Царица — Настя. Кормили нас кое-как: суп варили на рыбных костях с картофельной шелухой. Куда исчезали рыба и картофель, мы точно не знали, но догадывались. К такому, с позволения сказать, обеду еще полагался кусок черного хлеба, половину которого мы были обязаны отдавать Царьку. Он, в свою очередь, раздавал часть «чернушки» своим сатрапам, из числа старших по возрасту ребят. Малышам приходилось тяжело: свою порцию похлебки они должны были проглотить в один миг, иначе можно было остаться голодным. Многие ребята, словно фокусники, с помощью каких-то неуловимых приемов (например, неожиданного удара по плечу) незаметно «уводили» твою миску, и ты оставался ни с чем. «Качать» права было совершенно бесполезно, а плакать — даже опасно. В лучшем случае на плач могли отреагировать смехом, а то и пинка можно было схлопотать от старших по возрасту. Я привык есть настолько быстро, что, уже будучи взрослым, не мог отделаться от этой вредной привычки, вызывая удивление и осуждение тех, с кем приходилось сидеть за одним столом. В приемнике существовали свои, чаще всего жестокие правила: младшие не только платили дань Царьку, но и обязаны были выполнять любые приказы своего мучителя. Особенно свирепствовала Царица: девочки мыли ей ноги, причесывали, стирали ее белье. В случае неповиновения Царица жестоко избивала ослушавшихся.

Спали мы на брезентовых раскладушках. Среди нас были ребята, страдавшие недержанием мочи, и утром под раскладушками часто появлялись лужицы; тогда начиналась расправа над «провинившимися». Били полотенцем, а чтобы выходило больнее, на его конце завязывали узел: получалось что-то вроде нагайки. Били с каким-то ожесточенным сладострастием. Как только ни пытались эти несчастные ребята бороться со своим недугом! Брали на ночь бутылки, старались просыпаться раньше других, но ничего не помогало. Наутро все начиналось сначала: испуганные, они лежали с вытаращенными от страха глазами, скрючившись в ожидании неминуемой расправы. Ни крики, ни мольбы о пощаде не помогали. Обычно утренние экзекуции проходили под руководством Царька. Конечно, воспитатели не могли не знать о творившемся в приемнике произволе, но закрывали на это глаза.

Воспитатели вообще ни во что не вмешивались, на жалобы детей не реагировали. Старших ребят никто не трогал, возможно потому, что они находились в приемнике временно, и воспитатели знали об этом. Наше заведение было вроде распределителя, пересыльного пункта. Отсюда, пройдя своего рода карантин, дети попадали в различные детские дома.

Шло время… Однажды к нам привезли новую партию детей, и вот тут-то случилось нечто экстраординарное. Был свергнут Царек. Произошло это совершенно неожиданно. Можно представить, как радовались все ребята низложению злого демона! Столько лет прошло, а тот день запомнился мне во всех деталях. Вот что тогда случилось.

Обычно Царек устраивал вновь прибывшим своего рода экзамен. Его целью было с первых же минут показать новичкам, кто в приюте «держит масть». Встреча новеньких проходила всегда по одному и тому же сценарию: Царек стоял в окружении своих друзей и первому же новичку, вошедшему в общую комнату, сразу давал какую-нибудь кличку, закреплявшуюся за ним на все время его пребывания в детском учреждении. Затем новичка засыпали издевательскими вопросами, унизительными требованиями. В случае неповиновения жестоко избивали.

Так вот, в тот памятный день в нашу «дружную» семью прибыли два брата армянина. Младшего звали Ованес, а старшего — Арташес.

Несмотря на небольшой рост, Арташес был крепышом. Черные глаза и густые брови придавали ему угрюмый и даже свирепый вид. Смотрел он на всех с подозрением и вызовом. Первым вошел в общую комнату Ованес. Арташес где-то задержался. Не успел Ованес войти, как ему подставили ножку, он споткнулся и ненароком задел Царька, тот его оттолкнул к одному из своих друзей, тот — к другому. В конце концов Ованес упал. Не успел он подняться, как его снова повалили. Испуганный и растерявшийся, мальчуган искал глазами брата. Царек подошел к Ованесу, поднял его за волосы и, тыча кулаком в нос, процедил:

— Проснись, армяшка!

От беспомощности у Ованеса на глаза навернулись слезы. В этот момент в комнату вошел Арташес.

— А-а, вот еще один абрек явился! — с презрением молвил Царек.

Арташесу тут же подставили ножку. Он покачнулся, но не упал, а бросился на помощь к младшему брату и, оттолкнув того в сторону, предстал перед Царьком, которого тут же окружила его гвардия. Ребята замерли в ожидании чего-то сверхъестественного. Впервые кто-то смотрел на Царька без испуга и даже с каким-то вызовом.

— Ну, черномазый, — процедил Царек, — вот сейчас как вмажу тебе по роже, так ты сразу побелеешь!

Арташес стоял как вкопанный, не обращая никакого внимания на угрозу Царька. В его облике было нечто такое, что сдерживало нашего главаря и всю его гвардию. И вдруг Арташес как-то очень спокойно сказал:

— Давай стыкнемся один на один! Тогда ты узнаешь, кто побелеет, а кто почернеет!

Этот неожиданно смелый вызов потряс ребятню. Стыкнуться — значит подраться. Арташес был значительно ниже рослого Царька. К тому же Царек славился умением драться не только в нашем приемнике. Равных ему в этом искусстве и в округе не было.