Всеволод Радченко - Главная профессия — разведка

Теперь о главной фигуре на этом собрании, ради которой была проявлена такая щепетильность в организации охраны. Сталин прошёл в президиум не в центр, а занял самое крайнее место за столом, рядом с трибуной. Докладчик, не помню точно, кто это был, начал читать свой объёмный доклад. Но внимание всего зала сосредоточилось только на НЁМ… С трибуны продолжала литься речь, а из-за кулис тем временем вышел помощник и положил перед Сталиным пачку бумаг. Тот вынул очки, надел их (что было очень необычно, так как никто не видел Сталина в очках) и начал читать бумаги, делая какие-то пометки карандашом. Доклад читали долго, а Иосиф Виссарионович всё работал с бумагами, ни разу не поднял голову. Закругляясь, докладчик произнёс, как тогда полагалось, нескончаемую здравицу в честь «Великого вождя всех времён и народов». «Да здравствует! — и ещё, и ещё раз: — Да здравствует!». И далее — эпитеты в высшей и наивысшей степени, и наконец, умолк на самой высокой ноте… И тишина… Мёртвая тишина секунд 30, а то и 40. Сталин не спеша поднял голову, посмотрел в сторону трибуны и, поняв, что доклад окончен, спокойно снял очки, положил их на стол, встал и хлопнул в ладоши… Что тут началось! Зал стоя минут 20 бил в ладоши и скандировал «Ура! Великому вождю! Ура!». Я также бил в ладоши вместе с моими соседями-англичанами, которые ничуть от меня не отставали. Назовите это теперь массовым психозом. Но это было действительно всеобщее ликование. От Вождя как бы исходило гипнотическое воздействие. Все без исключения смотрели только на НЕГО, и овация продолжалась бы ещё сколько угодно, но ОН приподнял руку и стал усаживаться, и только тогда буря эмоций стала стихать. Дальше всё было по намеченной программе. ОН перешёл в директорскую ложу, начался фантастический концерт: Козловский, Лемешев, Михайлов, самые известные скрипачи, выступления балетных звёзд, народные ансамбли — и все на одной сцене, плавно сменяя друг друга. Но мы не забывали нашего главного задания на этом вечере, и ничто не могло усыпить нашей бдительности, ведь ОН был ещё в зале, хотя уже в ложе, но на виду. Впоследствии всем нам была объявлена благодарность за образцовое выполнение задания. Это был мой первый «выход» за пределы кабинета хорошо известного здания на Лубянке.

Но уже вскоре случилось и второе огромное событие. На этот раз по совсем не радостному поводу — 5 марта Сталин умер.

Меры по обеспечению порядка и безопасности были приняты исключительные. И вновь на обеспечение безопасности было брошено наряду с другими службами и 1-е Главное управление. Вновь мы были отданы в распоряжение Главного управления охраны, «Девятки». Гроб с телом вождя был выставлен в Колонном зале Дома Союзов. Огромные толпы людей устремились к Дому Союзов со всей Москвы, из пригородов и других городов, со всей страны. Где-то на дальних подступах, в районе Пушкинской площади, произошли давки, были даже трагические исходы. Подступы к Дому Союзов были оцеплены тройным кольцом солдат и перекрыты тяжёлыми грузовиками. Траур был воистину всенародным, и многие были просто в трансе. Нас, из разведки, по три человека со специальными провожатыми из Управления охраны проводили через линии оцепления, мы пролезали через кабины грузовиков, и нас включали в очередь, непрерывно проходящую у гроба.

Похороны были 9 марта. На этот раз наша роль была ещё более неестественной для офицеров разведки. Вся Красная площадь в длину была разделена пополам цепью (плечом к плечу) из молодых офицеров 1-го и 2-го главков. Перед нами — мавзолей, кремлёвские трибуны и довольно широкое пустое пространство. Сразу за нами — рядов восемь солдат из спецвойск с оружием, а уже позади них — колонны представителей трудящихся Москвы, по районам.

Я стоял прямо напротив мавзолея, и вся картина похорон проходила на моих глазах. День был ясный и холодный — 12 градусов мороза. Все участники похорон были уже на трибунах, когда на площади появился лафет с саркофагом покойного. Все были без головных уборов. На трибуне мавзолея появились все члены Политбюро, маршалы, военачальники и руководители социалистических стран. Начался митинг. Выступили все, кто мог стать новым вождём СССР: Хрущёв, Молотов, Маленков, Берия. Спустя некоторое время Хрущёв получил всю полноту власти в стране, заняв пост Генерального секретаря партии, а трое других вскоре сошли с политической арены с печальными финалами. И вот руководители на руках внесли гроб в мавзолей Ленина. На фасаде мавзолея уже появилась надпись «Сталин». Всё руководство и приглашённые из социалистических стран потянулись живым ручьём, чтобы пройти мимо установленного у мавзолея гроба. Многие плакали. Нас из оцепления отпустили только после ухода руководителей партии в Кремль. Так я стал очевидцем похорон Сталина и открытия новой страницы в истории страны. У меня сохранились фотографии, сделанные профессиональным фотографом: Сталин в гробу. Нам их выдали после похорон.

Глава первая

Первый год работы

Ещё в первый год моей работы в аппарате разведки во французском подразделении произошло событие, повлиявшее на перипетии моей судьбы в разведке. Я сидел в комнате с другом, молодым товарищем Соколовым, который работал в отделе уже года три. Он вёл все дела по контрразведывательной линии во Франции. У него был большой сейф, точнее, металлический шкаф, полный папками с делами. Формуляры на агентуру, рабочие дела агентов, дела на различные объекты спецслужб в стране, наблюдательные дела по различным враждебным организациям (эмигранты, троцкисты и т. д.) и, наконец, дела по советской колонии. Всего до сотни томов — полный шкаф. В это время у меня ещё особого задания не было, и я с интересом следил, как мой товарищ по памяти давал справки на запросы архива («проверки») о различных лицах, поставленных на учёт по всем этим делам. Он писал ответы сам или диктовал мне, не заглядывая в дела: «кто, где, когда» или «проходит другое лицо, совпадение случайно». Он помнил тысячи имён и для убедительности предлагал мне иногда проверить его ответ, найдя имя в одном из дел. Вердикт был окончательным и шёл в архив за его подписью.

В этот день меня вызвал заместитель начальника отдела. Он будничным тоном сказал, чтобы я «принял дела» у Соколова. На мой вопрос: «Какие дела?» ответ был простым: «Все! Завтра доложишь, что приказ выполнен».

Не совсем понимая, что это всё значит, я сообщил об указании Соколову. Тот для верности переспросил, но тут же сказал, чтобы я переписывал из его личного формуляра дела в свой и сверял «наличие». Создавалось впечатление, что Соколов был готов к такому повороту событий и только заметил: «Убирают совсем. Как еврея». Я принял шкаф с делами и стал «хозяином» огромного (как я потом понял) богатства нашей службы — всех дел по спецслужбам Франции и других дел контрразведывательного направления в этой стране.