Татьяна Лунгина - Вольф Мессинг — человек-загадка

Это он, несомненно ОН. Я его узнала...

Женщина, которая объявила о выступлении Вольфа Мессинга — ведущая вечера, — зачитала вступительное слово и объяснила, что для проведения «опытов» нужно выбрать жюри из числа зрителей. После чего из зала на сцену пригласили шесть или восемь человек — любых возрастов и профессий, но обязательно незнакомых с Мессингом.

Они сели за стол и выбрали из своей группы председательствующего. Зрители приступили к составлению самых, по их мнению, трудных заданий и вопросов, передавали записки жюри, а оно отбирало интереснейшие и сложнейшие из них и вызывало на сцену автора, который должен был стать рядом с Вольфом Мессингом и мысленно диктовать ему задание, написанное в записке, исполняя таким образом роль индуктора.

Это делалось так. Индуктор берет левую руку выше кисти и, не произнося ни звука, лишь мысленно диктует ему свое задание.

После того, как Вольф Мессинг безошибочно выполнял любое задание, председатель жюри зачитывал написанное на бумаге.

Такая процедура необходима по двум соображениям. Прежде всего этим предупреждалась нечестность индуктора, который мог бы заявить, что задание неверно выполнено. Во-вторых, чтобы сидящие в зале могли убедиться в том, что действия Мессинга и задания зрителей идентичны.

Я тоже решила участвовать в опытах. Написала свое желание и записочку передала в жюри. Волновалась, как малое дитя. Мое задание, видимо, понравилось, и меня пригласили для опыта. Я шла на сцену, с трудом сдерживая волнение.

Я уже близко подошла к Мессингу, протянула руку, чтобы взять его за запястье, но он резко отстранился и сказал:

— С этой женщиной я не буду работать... Она мне знакома... Я провожу свои сеансы с незнакомыми мне людьми... Не должно быть подозрений в сговоре... А я ее знаю. Ее имя... Тайболе...

Зал ответил добродушным смехом и рукоплесканиями. Мне же ничего не оставалось, как, покраснев, покинуть сцену.

Смущенная и потрясенная его памятью, уселась на место. Опыты продолжались, а я возвращалась воспоминаниями к событиям двенадцатилетней давности...

Ничто не предвещало кровавой грозы.

Суетливые, но добродушные москвичи все так же устремлялись по вечерам в кафе и рестораны, в театры и на концертные представления, шахматисты и доминошники с раннего утра занимали столы и беседки во дворах и парках; старорежимные бабушки прогуливали в скверах и аллеях своих внуков и собачек. Гости столицы и редкие в то время иностранцы глазели на бездействующие, но великолепные церкви и храмы, теснили москвичей в магазинах и доминировали в музеях и картинных галереях.

Жизнь кипела!

Июньским утром 1941 года я сидела в уютном кожаном кресле вестибюля гостиницы «Москва», дожидаясь прихода Шарипова, директора недавно зародившегося в Средней Азии республиканского кино-объединения.

На улице летнее солнце уже изрядно припекало, но в гостиничном холле с мраморным полом и колоннами была приятная прохлада, тишина и изысканная нарядность, а швейцары в мундирах с позолоченными галунами создавали атмосферу дворцовой торжественности.

Я чувствовала себя скованно и виновато. По тем временам находиться в гостинице молодой девушке, да еще одной, считалось неприличным, а мне шел тогда восемнадцатый год, и я с нетерпением ждала кинодеятеля из Средней Азии.

Дело в том, что за год до того в школу, где я училась, пришли работники из «Союздетфильма», чтобы подобрать нужные типажи детей для съемки в фильме «День Артека», впоследствии шедшем на экранах просто как «Артек». Они присматривались ко многим ученикам нашей школы, и нужно ли говорить о моей неподдельной радости, когда я узнала, что выбор пал на меня. В таком возрасте много ли надо для счастья?!

Съемки проходили в павильонах «Союздетфильма» в тихом уютном Лиховском переулке, вблизи двух городских достопримечательностей — Садового кольца и сада Эрмитаж.

Участие в съемках затмило все другие мои радости и заботы. Но в школу я шла с особым желанием. За мной уважительно ухаживали мальчики, девочки смотрели с завистью на «восходящую звезду экрана», да и на учителей мой дебют в кино произвел впечатление: в драматическом кружке мне стали давать лучшие, ведущие роли.

Когда фильм вышел на экраны, я увидела себя на фоне чудесного пейзажа Крыма, где впервые побывала много времени спустя, уже в зрелые годы.

И вот теперь моей артистической персоной заинтересовались киношники из Средней Азии. В каком фильме и какую роль мне предстояло играть, я совершенно не представляла, знала лишь, что на натурные съемки мне придется выезжать в районы Средней Азии. Там же мне надлежало некоторое время жить и учиться. Это обстоятельство меня немного расстраивало, и прежнего восторга от приобщения к миру кино уже не было.

Гостиничные двери поминутно открывались, и я уже нетерпеливо всматривалась в лица, вплывавшие в дверной проем, пытаясь издали узнать Шарипова.

Очередного посетителя впустил широким гостеприимным жестом «дворецкий» гостиницы в золотой униформе. За полчаса ожидания я уже видела великое множество их, но этот выделялся из безликой массы и привлек мое внимание. Этот довольно примечательный мужчина гипнотически притягивал к себе взгляд.

Он был в дорогом сером костюме, сорочка цвета морской волны, большие роговые очки. Лохматая, словно распотрошенный кочан капусты, голова. Нос, казавшийся ему «не по мерке» — слишком широкий. Из-за слегка согнутого в пояснице туловища взъерошенная эта голова клонилась вперед с «экраном» большого квадратного лба. Руки его расслабленно свисали к бедрам, а кулаки, словно в нервном тике, то сжимались, то разжимались. Был он средних лет, не очень высокий, худощавый. Шел медленно, поминутно оглядываясь, с усилием отрывая ноги от пола. Казалось, что он кого-то ищет, но двигался неизменно к моему креслу. Приостановился, заметил меня и, уже не оглядываясь, направился в мою сторону.

Подошел ко мне, и я увидела его глаза: пронзительные, ироничные, с бесовскими искорками и чуть усталые.

Мужчина, мягко улыбаясь, сказал:

— А шейн мейделе... (Красивая девочка).

Я смутилась от похвалы. А он на плохом русском языке спросил, как меня зовут. Я ответила, что настоящее мое имя Тауба (что значит голубь), но обычно зовут меня Таней.

— Тайболе..? — переспросил он, — Голубушка..? Ты кого-то ждешь? Зачем ты тут сидишь?

Полузакрыв глаза и еще ниже опустив голову, слушал мой ответ... Нижняя губа его полуоткрытого рта нервно вздрагивала, брови сдвинулись к переносице, и в глазах — щемящая сердце тоска.

— Нет! — сказал он громко, почти выкрикнул. — Нет! Ничего этого уже не будет!