Алексей Пантелеев - Наша Маша (Книга для родителей)

В книгу вошли выдержки из дневника, приблизительно четвертая часть того, что было записано за пять с половиной лет мною и моей женой Элико Семеновной Пантелеевой. Все, что носит слишком домашний, семейный характер, почти все, что касается болезней, докторов, температуры, “стола”, “стула”, лечебных и прочих процедур, то есть, короче говоря, все, что явно не может заинтересовать никого, кроме самых близких людей,— осталось за пределами книги.

Одним из самых серьезных препятствий, мешавших нам согласиться на обнародование дневника, был вопрос: не повредит ли эта акция нашей дочери? Одобрит ли она— сейчас или позже— это родительское легкомыслие?

Понимаю, что дело это рискованное.

Знает ли Маша о существовании дневника? Да, знает. Кое-что я читал ей недавно, и она слушала и смеялась. Ей уже почти десять лет, и она свысока, снисходительно смотрит на свое далекое детство. С годами, надо надеяться, это чувство снисходительного превосходства окрепнет и вместе с юмором, свойственным нашей дочери, сделает свое дело.

Во всяком случае, вопрос о том, не повредит ли ей эта книга, не испортит ли ее, долго дебатировался и был, как видите, решен положительно. Будем надеяться, что не испортит и не повредит.

Л.Пантелеев

1966 г. Июль.

ИЗ ПЕРВОЙ ТЕТРАДИ

...Событий, которые заслуживали бы внимание читателя, как будто еще не было. Вообще до тех пор, пока ребенок не заговорил, для большинства окружающих он никакого интереса не представляет. Ну, хворал. Ну, выпал из кроватки на пол. Обжегся на горячем чайнике. Съел что-нибудь лишнее. С кем это не случается? И кого это может заинтересовать? Другое дело— родители! Им интересно все. И первый лепет ребенка. И первая его улыбка. И первый осмысленный взгляд, брошенный на отца с матерью.

Вот Маше три месяца. И родитель спешит отметить: агукает активно, с удовольствием (особенно когда беседует с мамой). Горлышко у нее грузинское: выталкивает из себя такие заковыристые гортанные звуки, каких мне, пожалуй, и за сто рублей не произнести. На смену интимному “агуканью” пришел звонкий, какой-то восточно-базарный крик. К сожалению, часто, слишком часто этот крик переходит в хныканье, а потом и в слезы. Вообще нервочки у Маши расшатаны не по возрасту.

4 МЕСЯЦА

...Сегодня впервые наблюдал, как в ответ на мои попытки рассмешить ее она в голос засмеялась.

...Вчера мама и бабушка рассказали мне, будто девчонка их передразнивает и даже будто бы симулирует кашель, когда видит мать,— чтобы разжалобить ее.

Признаться, я не очень верил этим рассказам. Ведь четыре месяца! А сегодня убедился, что дочка наша и в самом деле очень талантливый попугай. Несколько раз за последние дни, играя с Машкой, я наклонялся к ней, делал страшное лицо и рычал: “Хр-р-р”. Сегодня утром подхожу к ней, наклоняюсь и вдруг слышу: “Хр-р-р-р”. Несколько раз проделывал этот опыт: рычали по очереди папа и дочка.

...На кого похожа Маша? Желая сделать приятное отцу, бабушка, Мотя и другие уверяют, что дочь наша “вылитый Алексей Иванович”. Я этого не нахожу. Но что-то мелькает в ее личике— и питерское еремеевское, и архангельское спехинское, и московское сидоровское[ 1 ]. И вероятно, еще больше у нее от тех дедов и прадедов, которых даже имени я не знаю, которые жили и умерли на Кавказе[ 2 ], оставив Маше в наследство— кто форму ногтя, кто изгиб бровей или ушной раковины, кто черноту глаз, кто цвет волос или ямочку на щеке...

Между прочим, наша Манюня— рыжая. Ничего не имею против: рыжая— так рыжая...

ИЗ ВТОРОЙ ТЕТРАДИ

6 МЕСЯЦЕВ

Уже вошло в привычку кидать на пол игрушки. Цапает руками, а затем тянет в рот все, что увидит,— даже цветы на обоях, даже пестрый орнамент на коврике.

Обожает кота. Для нее это живая игрушка. Безжалостно хватает его за уши, за хвост, за жирный загривок. Выражение лица при этом— палаческое. Бедный котище уже побаивается ее; относится к ней почтительно, но боюсь, что где-то в глубине своей кошачьей души таит план мести.

Взгляд у девочки временами— тупой, оловянный. Глазки— как две пуговки. А бывает, посмотришь на нее и удивишься: до чего же осмысленно смотрит, и какие разные выражения! Бывает, усмехнется снисходительно, из любезности; бывает, посмотрит взглядом, который говорит: “Эх, мне бы ваши заботы...” Иногда будто задумается о чем-то.

Почему-то смешат ее старческое кряхтенье и кашель. Хохочет. Хохот у нее коротенький— в три-четыре такта... Хохочет басом.

Обожает мать.

7 МЕСЯЦЕВ

...Уже третий месяц занимаемся с нею гимнастикой. Занимаемся нерегулярно и упражнения большей частью выбираем “символические”— не требующие усилий (от нее). А она жаждет движений серьезных, активных, утомляющих. Не дождавшись помощи родителей, сама начинает прыгать, выгибать спинку, потягиваться, делать “мостик”.

8 МЕСЯЦЕВ

30.3.57.

Ох, Маша, Маша! Виноваты перед тобой твои родители. Редко заглядываем мы в эту тетрадку.

А жизнь у тебя полна событий.

Сегодня я лежал, проглядывал газеты, а ты примостилась рядом и мешала мне читать. Чем? Да нет, ничего особенного ты не делала. Ты занималась лампой. Названную лампу когда-то подарила твоему папе тетя Ляля. Папа твой был холостой и несчастный, и тетя Ляля, пожалев его, подарила ему этот роскошный светильник с огромным ярко-оранжевым абажуром.

Лампа стоит возле моей солдатской раскладушки. Чтобы удобнее было читать, я вешаю абажур боком, набекрень.

Вчера вечером ты была у меня и, как всегда, пристально и внимательно смотрела на лампу. Чтобы позабавить тебя, я стал крутить абажур. Абажур медленно вертелся вокруг лампы, как луна вокруг земли. Получались маленькие затмения: темно— светло, темно— светло. Ночь— день, ночь— день, ночь— день...

Надо было видеть, что с тобой было! Ты вытаращила глазенки, вся задрожала, затрепетала и— заплакала. В глазах твоих горел— не преувеличу мистический ужас! И я быстро прекратил эти опыты.

А сегодня, когда я привел тебя к себе, был солнечный день, лампа не горела, но ты тем не менее не отводила от нее глаз. При этом ты пыталась и мое внимание обратить на лампу. Ты что-то вякала и пробовала рассказать мне о том, что было вчера.

У тебя уже есть память, Машенька! Думаю, что и сны тебе снятся...

Итак, мы лежали с тобой и читали газету. Мотя работала на кухне, мама уехала по моим делам в город.

— Где-то наша мамочка?— сказал я тебе. Ты перестала играть, насторожилась, посмотрела на меня. И как раз в эту минуту в прихожей звякнули три звонка. Не успел я крикнуть: “Мама!”— как ты вырвалась из моих рук и с быстротой толстой ящерицы поползла в сторону двери— туда, где уже слышались голоса Моти и мамы.