Екаб Петерс - Валентин Августович Штейнберг
Работал Екаб рядом с коренными англичанами, а также ирландцами, которым чаще и представлялась возможность заниматься стиркой белья, задыхаться в удушливом пару подвалов бедного Ист-Энда, пропахших мылом. Появились новые товарищи. Иногда заходил с ними в таверну, где обычно заказывали еду, две пинты пива — кислого, порой отдававшего затхлостью. Подавали там еще и канадский сыр, несколько маринованных луковиц, которые плавали в стеклянной банке с уксусом. Англичане пили пиво и заказывали эль. Хозяин таверны ко всем обращался «джентльмен» — к англичанам, ирландцам, к политэмигрантам и даже к африканцам. В таверне не засиживались (рано утром надо было подыматься и идти к своему работодателю), поэтому скоро разбредались по своим углам. Екаб ходил в кино — «иллюзион». Он заглядывал и в английский Коммунистический клуб, где его и стали именовать Джейком (латышское имя Екаб звучало для англичан чудно и необычно). В клубе он познакомился с живой, симпатичной леди. Мэй (так ее звали) происходила из захудалого дворянского рода, представленного теперь лишь бородатыми стариками, смотревшими одиноко и гордо с домашних портретов. Мэй влюбилась в Джейка — парня крови другого народа, но привлекательного и сильного, плотно сбитого. Правда, родственники Мэй находили, что его лицо с чуть приметной несимметричностью совсем не соответствовало типу красоты англосаксов, лучшие из которых были бледные, высокие и худые. Ей, однако, все это было ни к чему, как и то, что Джейк был совсем необеспеченным эмигрантом. Прошло время — Джейк и Мэй поженились.
Потом Мэй родила Джейку дочь. Назвали ее тоже Мэй. Узы семьи, теплота двух ставших ему родными сердец приносили Джейку радость, будили добрые чувства. И хотя он не бросался по этому поводу сочинять стихи, но очень любил их читать. Устраивались у камина, и под треск горевших поленьев Джейк читал жене Некрасова. Там были чужие для ее слуха слова, но они звучали музыкой, щемящей сердце. Он читал и менее понятного Райниса — близкого по духу латышского революционного поэта.
Среди товарищей Екаба его женитьба вызвала разные толки. Одни понимали молодых людей. Другие в адрес Екаба отпускали осуждающие фразы — мол, он теперь погружен в «британское довольство», поскольку у него есть теперь жена англичанка и ребенок, которого он обожает. Употребляли и более чувствительные выражения — у него, мол, «мысли о революции стали расплывчатыми».
А между тем Екаб с той же энергией, что и прежде, являлся в старые доки в Уайтчепле, где находилась главная квартира латышей-революционеров. Екаб ездил в Саутгемптон, куда заходили рейсовые корабли из России и Германии и моряки привозили скрытую почту или брались что-либо отвезти для товарищей. Екаб ездил и к Я. Янсону-Брауну[3], в Борнмут, где тот проживал с женой и двумя детьми, терпя лишения и превратности эмигрантской жизни. Как много дала ему эта встреча с опытнейшим революционером-марксистом, к этому времени уже встречавшимся с Лениным, близким другом Максима Горького, автором ярких работ о Яне Райнисе! Поистине это был целый университет! Кстати, на эту «университетскую» поездку деньги Екабу дала Мэй из своих сбережений. Похоже, она особенно и не вникала в мужнины дела, была прежде всего любящей женой и матерью.
Однако не все устраивало в жизни Джейка новоявленных родственников, появившихся после его женитьбы. Так как он о своих партийных, революционных делах и заботах не любил распространяться, у тех складывалось мнение, что у Джейка есть какая-то тайна и вообще не все чисто… А в добропорядочной Англии, стране невиданных богатств и утонченного эгоизма, страдавшей от язв нищеты и душевного опустошения, происходило всякое.
Однажды в Лондоне, на Сидней-стрит, на которой проживал Уинстон Черчилль, тогда уже министр, группа анархистов засела в одном из домов. Их с трудом выбила полиция — в схватке одни были убиты, другие бежали. Прошло какое-то время, и — новое столкновение с полицией, в трамвае в Тоттенхеме. Где-то в Лондоне еще бросили бомбу. Властям было выгодно в инцидентах обвинять эмигрантов, особенно тех, что прибыли из России. В тогдашней Европе обыватели говорили: «Латыши? С девятьсот пятого — убийцы и поджигатели!»
И вот полицейские явились к Джейку, забрали его. Мэй почувствовала себя лесной птицей, доверчиво попавшей в силок. Она была в смятении. В полицейском участке ей объяснили, что Англия — «свободная страна», где соблюдается закон и справедливость, и если ее мужа арестовали, то для этого наверняка были веские причины. Джейку предъявили обвинение — участие в террористических актах, убийствах. В «криминал инвестигейшен»[4] ему ловко приплели и то, что он в Англии проживает якобы под именем «Джейк», а узнав о случае в гамбургском тире, стали идентифицировать меткость стрельбы Екаба с «почерком» разбушевавшихся в Лондоне анархистских террористов. Над Петерсом нависла опасность осуждения к смертной казни. И вряд ли его могло успокоить практиковавшееся и рекламируемое в Англии исполнение приговора «согласно закону и гуманным образом».
Екаб боролся с несправедливостью, искал алиби. Его хозяин-работодатель очень неохотно согласился быть свидетелем. Зато товарищи Екаба: англичане, ирландцы, темнокожие, — гнувшие, как и он, спины на хозяина, заявили: «Джейк не виновен». Пригрозили забастовкой, это подействовало. Друзья по эмиграции собирали деньги в «фонд защиты» попавшего в беду Петерса. Даже из далекой Америки поступил взнос: 70 долларов 75 центов.
На суде Екаб сам себя защищал, отмежевавшись от бессмысленного террора анархистов, заявил с гордостью, что он — российский революционер, идейный противник царского самодержавия, а не убийца. Потом его дело рассматривала высшая судебная инстанция.
И вот в какой-то вечер отворилась дверь в доме Мэй, и она увидела на пороге Джейка. Испугалась, то ли от неожиданности его появления, то ли от того, что сразу заметила в его красивых, пышных волосах седую прядь, которой раньше не было. Мэй припала на его плечо, заплакала от радости. Джейка освободили, сняв с него все обвинения. Он вырвался из одиночества предсмертной камеры, одиночества самого невыносимого и жестокого.
Казалось, все уладилось. Только отныне что-то очень неспокойно стало на душе Екаба. Он часто становился хмурым, раздражительным: в нем бурлили мысли и чувства, назревал перелом.
В какой-то день Джейк, расположившись у камина, раскрыл газету — чаще всего он покупал «Геральд» — и наткнулся на броское сообщение о деле заточенного в Тауэр необычного узника. Лорд Кейсмент, загадочный лорд Кейсмент! Для большинства англичан он был действительно загадочен: лорд
