О смелом всаднике (Гайдар) - Борис Александрович Емельянов
Кто знает под Киевом, где-то возле Боярки, деревеньку Кожуховку? Какие-то, интересно, там сейчас и как называются колхозы? «Заря революции», «Октябрь», «Пламя», «Вперед», «Победа» или просто какой-нибудь тихий и скромный «Рассвет», — вот там и схоронили мы Яшу. А потом хоронили еще и десять, и двадцать, и сто, и тысячу. Но Советская власть жива, живет, и никто с ней, товарищи, ничего не сделает.
В Красной Армии я пробыл шесть лет. Пятнадцати лет я окончил Киевские командные курсы и тут же, в августе 1919 года, был назначен командиром шестой роты второго полка бригады курсантов.
Потом я был командиром батальона, командиром сводного отряда, командиром 23-го полка в Воронеже и, наконец, командиром 58-го отдельного полка по борьбе с бандитизмом.
Я был тогда очень молод, командовал, конечно, не как Чапаев. И то у меня не так, и это не эдак. Иной раз, бывало, закрутишься, посмотришь в окошко и подумаешь: а хорошо бы отстегнуть саблю, сдать маузер и пойти с ребятишками играть в лапту!
Частенько я оступался, срывался, бывало, даже своевольничал, и тогда меня жестоко за это свои же обрывали и одергивали, но все это пошло мне только на пользу.
Я любил Красную Армию и думал остаться в ней на всю жизнь. Но в 23-м году из-за старой контузии в правую половину головы я вдруг крепко заболел. Все что-то шумело в висках, гудело, и губы неприятно дергались. Долго меня лечили, и наконец в апреле 1924 года, как раз когда мне исполнилось двадцать лет, я был зачислен по должности командира полка в запас.
С тех пор я стал писать. Вероятно, потому, что в армии я был еще мальчишкой, мне захотелось рассказать новым мальчишкам и девчонкам, какая она была, жизнь, как оно все начиналось да как продолжалось, потому что повидать я успел все же немало.
Какие книги я написал — вы знаете. Если выкинуть первые, совсем еще слабые, то останутся: «Р. В. С.», «Школа», «Дальние страны», «Четвертый блиндаж», «Военная тайна» и «Голубая чашка».
Сейчас я заканчиваю повесть «Судьба барабанщика». Эта книга не о войне, но о делах суровых и опасных не меньше, чем сама война.
1937 г.
Военная тайна
На дворе был март. Весна. А с вечера шел снег. За окном намело сугробы. В комнате люди в белых халатах сидели за столом, и один из них, седой и сердитый, сказал Гайдару:
— Разденьтесь, товарищ командир, до пояса и подойдите к столу.
Гайдар снял гимнастерку и рубашку.
— Подойдите ближе, — сказал опять тот же голос, и Гайдар сделал еще два шага вперед.
Он стоял как будто спокойно, слегка отставив правую ногу. Он привык. Это была уже третья, и последняя, медицинская комиссия.
Холодный кружок стетоскопа прыгал у него на груди, цепляясь за края двух глубоких сабельных шрамов.
— Дышите… Не дышите… Дайте мне его историю болезни, — сказал сердитый седой человек. — Совсем мальчишка, — пробормотал он. — Закройте глаза… Вытяните вперед руки…
Гайдар вытянул руки вперед. Он знал, что они будут дрожать после этой проклятой контузии, и они, конечно, дрожали.
Он открыл глаза.
— Ничего не могу сделать, дружок, — неожиданно ласковым голосом сказал сердитый доктор. — Надо отдыхать. К военной службе не годен.
— Я годен, — упрямо сказал Гайдар. — Я буду жаловаться.
На улице возле госпиталя Гайдар долго стоял, прислонившись к каменному забору, и холодный мартовский ветер раздувал полы его кавалерийской шинели.
Он много лет потом вспоминал и не мог вспомнить, как добрался от Лефортова до Арбата.
В приемной Реввоенсовета Гайдар вынул из-за обшлага заранее приготовленный рапорт на имя народного комиссара по военным и морским делам и отдал его дежурному командиру безнадежным жестом очень уставшего и все потерявшего человека.
Он ушел. Его не успели остановить.
— О чем просит этот командир полка? — спросил помощник товарища Фрунзе у дежурного.
— Ни о чем, — удивленно ответил дежурный, перечитывая рапорт. — Он за что-то благодарит командарма и прощается с Красной Армией. Видно, что очень человек обижен и за Красную Армию болеет душой.
— Душа здесь ни при чем, — строго сказал помощник Фрунзе. — Дайте сюда рапорт. Вы, я вижу, тоже человек душевный.
На другой день Гайдар пришел в Центральный Комитет комсомола.
— Лечись, отдыхай, — сказали ему товарищи. — Командовать за тебя будут другие. Работу найдем полегче, попроще. Ничего, брат, не поделаешь. Жить придется начинать по-новому.
— Как? — спросил Гайдар. — Ребята мои, ребята! Как же так? Дружили, служили, в бой ходили, падали, поднимались… Красная Армия без меня проживет, а я?..
— И ты проживешь, — сказали товарищи. — А как будешь жить, об этом тебе расскажет сам товарищ Фрунзе. Беги, торопись, от него звонили сюда два раза.
Переглянулись товарищи, засмеялись, обернулись — Гайдара в комнате уже не было.
Ровно в 12 часов вошел Гайдар в кабинет Михаила Васильевича Фрунзе и доложил по форме:
— Товарищ командарм! Бывший командир пятьдесят восьмого отдельного Нижегородского полка Аркадий Голиков-Гайдар явился по вашему приказанию.
— Здравствуй, товарищ бывший командир, — сказал, улыбаясь, Фрунзе. — Рапорт я твой прочитал, написан хорошо. Ты, наверно, и стихи пишешь?
— Пишу, — сказал Гайдар смущенно. — Вы не смейтесь, товарищ командарм.
— Я не смеюсь, — сказал Фрунзе серьезно. — Садись ближе, обиду не прячь, рассказывай по порядку.
— По порядку трудно, — сказал Гайдар. — Отец у меня был учитель, солдат, мать — фельдшерица…
— А у меня был отец фельдшер, — сказал Фрунзе. — Ты не торопись.
— Мне было четырнадцать лет, когда я добровольцем ушел в Красную Армию, — сказал Гайдар, все-таки торопясь и волнуясь.
— Кто же такого добровольца в армию принял? — удивленно спросил Фрунзе.
— Я был высокий, широкоплечий и, конечно, соврал, что мне уже шестнадцать, — просто ответил Гайдар. — А товарища Еремина, того, что меня в армию принял, белые зарубили на Украине. Теперь отвечать некому. А я в пятнадцать лет командовал батальоном.
Чуть улыбнулся Фрунзе, и Гайдар заметил эту улыбку.
— Конечно, — сказал он, — я командовал не как вы или как Чапаев. Бывало, у меня и то не так и это не этак, но Красную Армию я люблю
