Моя небесная красавица. Роми Шнайдер глазами дочери - Сара Бьязини
Роми знала, как все это сыграть в кино. Но совсем не представляла, что с этим знанием делать дальше. Иногда кажется, что она нарочно уходила в этот беспросветный мрак с одной лишь целью – отвести от себя несчастья, которые подстерегали на каждом шагу. Как будто таким образом она суеверно пыталась избежать участи собственных героинь. Но когда мы видим кадры из “Прямого репортажа”, где она с криком вырывается и убегает от преследующей ее стаи репортеров-стервятников, когда мы попадаем в комнату, завешанную до потолка детскими черно-белыми фотографиями и рисунками, понимая, что это портреты погибшего сына Лидии из “Света женщины”, когда в “Призраке любви” посреди отполированного буржуазного благополучия раздается телефонный звонок, а в трубке слышится отчаянный женский голос, молящий о помощи, – в эти моменты нам открывается нечто большее, чем просто грандиозно сыгранные ею роли, вошедшие в историю мирового кино.
Вся книга “Моя небесная красавица” построена вокруг заочного разговора автора со своей новорожденной дочерью. Сама Сара не стала изменять семейной традиции: тоже стала актрисой. Про свои актерские достижения она в книге почти не пишет, оставляя их за рамками сюжета. Только один красноречивый эпизод с полупустым залом, перед которым она была вынуждена играть из вечера в вечер в течение месяца, говорит сам за себя. Представить в этой ситуации ее мать, конечно, невозможно.
Понимаешь и различие в темпераментах, и несходство характеров, и несопоставимость актерских масштабов. Они очень разные, мать и дочь. Может быть, поэтому Сару так притягивает судьба матери, которую она совсем не знала. Как бы та повела себя, узнав, что у нее будет внучка? Что бы сказала? И где проходит та черта, та линия, которая отделяет экранный образ великой актрисы от женщины, которую Сара так недолго звала мамой? Была ли вообще эта линия?
Дочь честно пытается припомнить все, что связано с образом матери. Мучается от того, как на самом деле мало смогла удержать ее детская память. Она не хочет ничего придумывать, не хочет записывать ничьих воспоминаний. Даже присутствие любимого отца в книге сведено к служебному минимуму. В “Моей небесной красавице” есть только то, что Сара помнит сама. Какие-то блики и шорохи, всполохи света, отдаленное эхо голосов. Тепло материнских рук. Аромат духов. Смех. Да, да, смех! Роми была смешлива. Любила смеяться. Какой контраст с тем мрачным, истерзанным, истеричным существом, которое фигурирует под именем “Роми Шнайдер” во множестве книг, биографий, мемуаров!
На самом деле все, что хотела и к чему неистово стремилась мать Сары всю жизнь, – это любить и быть любимой. Но цена этой любви оказалась непомерной, оглушительной. Поэтому дочь не склонна витать в облаках. Поэтому так осторожна в своих суждениях и оценках. Известно, что она почти не дает интервью и очень избирательно общается с журналистами. Понятно, что ей не хотелось ранить чувства своего отца, немало претерпевшего из-за развода с Роми. Не касается она в книге и запретных тем, связанных с бурной личной жизнью матери. Ее цель – воссоздать и защитить тот маленький мир, который дышал любовью и нежностью, когда они еще все были вместе: мама, папа, брат Давид… Мир, о котором, может быть, никто и не догадывался, но она-то знает, что он был, был.
По сути, “Моя небесная красавица” Сары Бьязини – образец “новой чувствительности” в современной литературе, направления, которое в последние годы активно набирает обороты вместе с такими общемировыми явлениями, как новая этика. Открытые эмоции отныне не в почете. Все резкости намеренно приглушены. Никаких жестких противопоставлений. Все построено на полутонах. Ключевые слова – “деликатность”, “сдержанность”. И в этом тоже слышится тайная полемика со страстями, которыми были переполнены фильмы и жизнь ее матери. Почти ничего земного, все только небесное. И невольно вспоминаются слова Жана Кокто: “Искусство – это то, что превращает тайну в свет. Этот комплимент я хотел бы адресовать Роми Шнайдер, настоящей трагической актрисе”.
Сергей Николаевич
Найти следы, пусть едва различимые, животного начала, несущего в себе одновременно и жизнь, и смерть, и встать на сторону жизни, которая есть движение метаморфозы.
Анн Дюфурмантель, “Дикий инстинкт материнства”
Смерть – это колыбель жизни.
Жак Иглен
Ты родишься через три недели.
Врач сказал: дата зачатия – 20 мая 2017 года, роды – 20 февраля 2018-го. Он все точно вычислил, исходя из моих расчетов и учитывая возможную погрешность.
Так что я жду.
Девять месяцев подходят к концу, и я напоследок провожу рукой по своему круглому животу.
Кажется, он вот-вот лопнет, кожа натянулась после первых схваток, правда, безболезненных, тренировочных, так сказать. Ты вполне можешь появиться на свет уже сегодня ночью или завтра, а то и через десять, пятнадцать, двадцать дней.
Тем временем я тебе пишу.
У всякой истории есть отправная точка. Событие, повлекшее за собой другие события, значительные и маловажные. Я излагаю их по порядку – одни так, как я воспринимала их когда-то, другие – так, как вижу сейчас.
В воскресенье, 1 мая 2017 года, около десяти утра, зазвонил телефон. Жиль ушел на первый сеанс в кинотеатр “Ле Аль”, но что он смотрел, уже не помню. Я долго колебалась, идти с ним или нет, и в конце концов осталась дома.
Высветился незнакомый номер, и я не ответила, хотя телефон продолжал трезвонить. Пришло сообщение, но я спокойно закончила свои дела, забыла, какие именно, наверное, просто посуду мыла.
Как же, все я прекрасно помню, никаких тут нет “наверное”, я была на кухне, кстати, прекрасный выдался денек, квартира утопала в солнечном свете.
Наконец я прослушала голосовую почту.
“Здравствуйте, это майор Д. М., жандармерия Мант-ла-Жоли, вы только не волнуйтесь (хорошее начало), но сегодня ночью была осквернена могила
